Камилла расправляет складки накрахмаленного передника и выглядывает из-за угла. Пары кружатся в танце, превращаясь в яркие разноцветные пятна. Десятки различных масок обезличивают этих людей, так беззаботно празднующих этот вечер, посвященный ее маленькой госпоже.

Камилла расправляет складки на юбке и замечает дрожь в своих пальцах. Совсем недавно она читала в «Пророке» о несчастном случае в пригороде Харлоу: целое поселение магглов было уничтожено каким-то природным катаклизмом. Камилла уже очень давно не верит прессе, и ее не покидает стойкое чувство лжи. Оно сгущается, превращаясь в толстый пузырчатый плексиглас. Если она закричит, то ее никто не услышит.

Камилла расправляет буйно вьющиеся волосы, закрутившиеся вокруг ее левой серьги. Эти улыбки обращаются жадными похотливыми оскалами, и она чувствует, как дрожь в пальцах усиливается. Она боится, действительно боится того, что происходит в обоих мирах, что так сильно завязаны на Лондоне – ее родном городе. Она не понимает, почему люди, кружащиеся в расшитых золотой нитью и драгоценными камнями мантиях, ведут себя настолько раскованно. Ей страшно, но, видимо, никто из этих людей не собирается бояться.

Камилла уже не знает, что ей расправлять. Ей суют в руки поднос с искрящимся в высоких бокалах шампанским и просят – нет, приказывают – пройтись по зале, да поживее. Камилла лишь молча кивает, оглядывая тысячи горящих свечей, воспаривших под высокими сводами воздушных колонн и, шумно сглотнув, выходит из своего укрытия.

Камилла – это обычная прислуга, состоящая в огромном штате, принадлежащем маленькой госпоже Элизе. Она, как и дюжина остальных девушек, была отобрана под жесточайшим контролем строгой матушки сегодняшней именинницы; только самые воспитанные и кроткие служанки могут попасть на такое важное мероприятие.

Камилла лавирует с тяжелым подносом между кружащимися в танце парами, обходит тех, кто стоят поодаль и ведут между собой светские беседы. Мельком она слышит обрывки фраз, даже стараясь не прислушиваться. Тысячи голосов облипают ее со всех сторон, словно жадные руки ее бывших похотливых владельцев. Она слышит, как какая-то дама жалуется на «недостаточные меры, принятые для безопасности полукровных волшебников». Сама Камилла – сквиб; ее лицо – обычное лицо латиноамериканки и белого бедного англичанина. Никто не обращает внимания на чужие уши.

Камилла слышит, как двое мужчин обсуждают нападение на Министерство Магии. В голосе одного из них – младшего, судя по голосу – слышится фальшивая нотка скорби, которую перебивает страх. Камилла подает бокал высокому статному господину, подарившему ей обворожительную улыбку белых зубов. Она присаживается, склоняя голову, и уходит прочь, раздавая оставшиеся на подносе бокалы.

Камилла знает герба многих чистокровных родов. За те годы, что она прислуживала юной Элизе, она смогла выучить эти богатые фамилии и имена глав, что ведут эти семейства в светлое богатое будущее. Камилла знает, что род Слагхорнов – очень древний. Что Боунсы очень редко, почти никогда, не выходят в свет. Что в семье Шафик есть небольшой раскол, и дочь старого господина давно ведет свою отдельную жизнь. Камилла знает, что Лестрейнджи – это темная лошадка в чистокровном сообществе. Что Блэки – одна из древнейших фамилий, о которой не знает лишь маггл. Барти Крауч Младший – очень симпатичный молодой человек, а чета Малфой – самая обворожительная молодая пара. МакДугалы – слишком странная семья, чтобы сказать о ней в трех словах. О Мальсиберах Камилла знает ничтожно мало, но она уверена, что кто-то из этой семьи здесь точно присутствует.

Камилла знает многое, но никому это не интересно, кроме ее служанок-подруг. Любая прислуга любит сплетничать о том, что происходит в элитном обществе, какие интриги в нем плетутся. Каждая маленькая девочка-служанка хочет быть на месте своей хозяйки – хотя бы раз она мечтала надеть прекрасное роскошное платье и пройти под руку с красивым галантным кавалером. Камилла знает об этих мужчинах даже слишком много. Она молчит, когда темноволосый и высокий волшебник целует ей свободную руку, обернутую в хлопковую перчатку, вместо того, чтобы взять бокал. Светлые глаза в прорези маски сверкают совсем не добро.

Камилла знает, что даже эти люди – а они ведь и в самом деле просто люди – тоже обеспокоены. Возможно, что этот прием устроен не столько в честь маленькой Элизы, сколько для того, чтобы развеять обстановку. Напряжение скапливается в большие плотные пузыри прямо под потолком, выжимая свежий воздух из залы. Несмотря на прохладную погоду за распахнутыми окнами и еле заметный ветерок, в помещении с каждой минутой становится все более душно.

Камилла знает, что эта духота не от количества жарких тел, что забивают залу. Что воздух нагрет не горячим дыханием этих самых тел, не пылкими чувствами между дамами и их кавалерами. Камилла знает, что это за духота. Духота, пронизанная липким потным страхом, боязнью за свою драгоценную жизнь. Где-то за пределами этого дома идет война, и она не обойдет стороной никого. Волшебная музыка, льющаяся из-под пальцев и губ искусных музыкантов, теряет для Камиллы всю свою успокаивающую энергетику. Она чувствует озноб. Она слышит чужие разговоры, хотя не хочет их слышать.

Камилла в панике, но пожаловаться на это ей некому. И эти люди скорее заманили себя в ловушку, в попытке отвернуться от жестокой реальности, где нет места счастью, любви и спокойствию. Только единственное место может подарить ей покой. Но ее дом был разрушен Пожирателями Смерти уже очень давно. И сколько она себя помнила, она всегда была лишь прислугой, которую должно быть не слышно и не видно.

Камилла отдает последний бокал с шампанским. Ей кажется, что в прозрачном звучащем хрустале ничто иное, как крысиный яд. Она спешит покинуть залу, стоит этой мысли посетить ее голову. Она крутит в руках серебряный поднос, лишь бы хоть каким-то образом занять свои нервно трясущиеся руки.

Камилла – это простая служанка и таких, как она – сотни, а может быть и тысячи. И если умрет она, то на ее место придет другая, такая же: накрахмаленный передник, убранные волосы, хлопковые перчатки и тканевый ошейник на шее, давящий, словно стальной прут. Сквибов истребляют, как бешеных собак – без жалости и сожаления. Так же поступают и с магглами, и Камилла не может понять, к кому волшебники относятся хуже. Но самое страшное для этого мира то, что волшебники уничтожают себе подобных. Словно в этом мире вновь запустился древний как мир процесс естественного отбора.

Камилла неотвратимо чувствует запах гнили и разложения. Но когда хозяйка уже в который раз громко зовет ее по имени, он испаряется. Камилла извиняется, низко опуская голову, пальцы неосознанно продолжают крутить поднос. Ей кажется, что матушка ее госпожи тоже напугана. Ей бы хотелось сказать «я Вас понимаю», но она не имеет на это права.

Камилла молчит. Камилла боится. Как и все эти люди, что кружатся в медленном плавном танце под музыку, в которой улавливаются напряженные нотки слишком нервно дернувшихся струн.

внешний вид: так + темно-зеленый плащ, застегнутый брошью под горлом и маска

Ну же, улыбайся, правдоподобно растягивай губы и говори приятные пряные мелочи, совершенно ничего не значащие, но принятые на таких мероприятиях. Будь кем-то другим, но не собой, ни в коем случае. Ведь сегодня маскарада! Сегодня это только приветствуется. Особо прозорливый ум может заметить двойственность значения этого мероприятия, когда грозовые тучи продолжают сгущаться над магическим социумом, а первые полосы газет пестрят леденящими душу заголовками. У каждого из здесь присутствующих есть тайны, возможно, сущие пустяки, но тщательно скрываемые за элегантными масками, украшенными яркими перьями или блестками, ярко вспыхивающими при каждом движении головы обладателя или обладательницы маленького произведения искусства.
А какие наряды, они выше всяких похвал! Каждый  расстарался, как мог и даже свыше этого. Портными были выполнены все прихоти заказчиков, и деньги при этом не считались. В этом обществе не принято скупиться на такие мелочи. Наоборот, нужно только самое лучшее, самое дорогое, чтобы выйти в свет и достойно показать себя, непременно краешком глаза посмотреть на других и немного недовольно поджать губы. И если дети любят хвастаться и мериться игрушками и сладостями, то взрослые придают большее значение банковским счетам в Гринготтсе, новому повышению по службе, дорогому колье с крупными бриллиантами, доставшемуся в наследство от недавно почившей дальней родственницы по материнской линии и так далее. И где еще это можно лишний раз подчеркнуть, как не на официальном приеме, в окружении претенциозных слушателей? 
Ты родилась в этом мире, в семье, где принято с гордо поднятой головой произносить свою фамилию и тем самым подтверждать, что чистота твоей крови соответствует всем требованиям. Для тех, кто не поверит, у старшего Фоули, твоего достопочтенного отца, на одной из книжных полок в рабочем кабинете хранится тот самый список "Священных двадцати восьми". А если и это вас не убедит, то ждите праведного гнева, потому что не стоит сомневаться в честности чистокровного волшебника, который всегда платил налоги, не использовал непростительные заклинания по отношению ни к одному живому существу и был примерным главой семейства. Настолько примерным, что предпочитал не вмешиваться в политику, сидеть в своей старой библиотеке и перечитывать пыльные тома. Исключением были завтраки, когда Максимилиан позволял себе во время чтения свеженького выпуска "Пророка" крякнуть вслух, недовольно высказаться жене и раскритиковать новое решение министра, пригубив крепкого чаю из любимой чашки.  Ты же в свою очередь не очень любила печатные средства массовой информации, считая половину информации или даже больше лишь выдумкой волшебников с хорошей фантазией. Чем больше и грандиозней статью ты придумаешь, тем больше славы и галлеонов попадет в твой карман. Стоит ли воспринимать все это всерьез?
Но сегодня ведь праздник - именины прелестной Элизы. Улыбки, поздравления, музыка и шампанское - все для нее. А в перерывах между восхищениями о красоте и талантах виновницы торжества, ведутся другие разговоры в полутонах, словно, если сделать голос тише, то беда обойдет тебя стороной. Как наивно, ведь даже красивые маски не могут спрятать тот испуг, что поселился в глазах волшебников, его трудно спрятать за опущенными ресницами.
И даже будучи спокойно, заранее немного уставшей после этого вечера, тебе непонятным образом передается та напряженность и обеспокоенность, что присутствует у остальных. Словно они знают о том, о чем еще не догадываешься ты, пропуская заголовки газет и запираясь в своей лаборатории наедине с зельями и книгами. Что-то нехорошее, пугающее. Сейчас яркими проблесками мелькает огненная зарница, но совсем скоро буря придет и сюда.
Невольно прислушиваешься к разговору нескольких дам, что стоят за твоей спиной. Ты осторожно наблюдаешь за ними через отражение в зеркале, но кажется, что твое присутствие их нисколько не смущает. Поправляя затянутой в шелковую перчатку ладошкой плохо уложенный завитой локон на затылке, понимаешь, что нужно было прислушаться к своему предчувствию еще утром и отослать приглашение, сославшись или на срочные дела или недомогание. Здесь бы вашего отсутствия никто бы и не заметил вовсе, а этого неприятного бы чувства беспокойства и вовсе не образовалось бы. Подобные приемы всегда утомительны и для тебя совсем не привлекательны, но что поделать, если таковы правила.
Ловкие пальцы загоняют шпильку обратно в прическу, еще раз проводят по гладкому пробору, чтобы лишний раз удостовериться в идеальности. Маска, немного скромная по отношению к остальным,  закрывает половину твоего лица. Яркие голубые глаза сразу же выдают тебя, но ты и не собираешься прятаться.  Всем итак известно веснушчатое лицо младшей мисс Фоули, с недавних пор будущая миссис Боунс (как страшно звучит, святой Мерлин), о чем свидетельствует сверкнувшее на пальце кольцо. К последнему факту ты еще не успела привыкнуть, да и, скорее всего, на это потребуется еще много времени. Подумать только, ведь каких-то несколько лет назад ты совсем не задумывалась о таком развитии сценария, планировала всю себя посвятить работе, а не посещать светские мероприятия и менять свою фамилию на фамилию мужа. С появлением Боунса в твоей жизни все пошло не так, как нужно было, эти перемены пугали, но не оставляли равнодушной.
Вдоволь насмотревшись на свое нарядное отражение  и убедившись в том, что все на своих местах, так, как и должно быть, возвращаешься обратно в зал. Лавируя между беседующими небольшими группами волшебниками, невольно заглядываешься на танцующих, которые неслышно скользят по паркету в такт музыке. То беспокойство, что было несколько минут назад, снова исчезает, сменившись теплом старых обрывочных воспоминаний: еще молодой, без проседи в густых темных волосах, без морщинок вокруг глаз, отец ставит маленькие ножки младшей дочери на свои, и они кружатся по гостиной, весело смеясь и, то и дело, нарушая такт или задеваю кофейный столик.  Это было так давно, что уже перестало быть правдой.
Среди прочих гостей, твое внимание принадлежит только одному. Другим достаются легкие приветственные кивки головой и быстрые улыбки, его же ты берешь двумя ладонями за руку, когда неслышно подходишь со спины и останавливаешься рядом.  Рядом с Эдмундом Боунсом быстро забываешь о разговоре, который невольно подслушала рядом с зеркалом. Скорее всего, это просто очередные слухи, которые любят преувеличивать и изрядно накручивать высшее общество.

Отредактировано Persephone Fawley (2014-09-29 14:15:46)

Маскарад...
Можно было бы оценить чувство юмора Слагхорнов, решившихся на такое развлечение, в те дни, когда вся магическая Британия вздрагивает от ужаса при одном только упоминании о масках и магах, которые их носят. Или не вся? Есть среди магов и те, кто приветствует перемены, кто уверен в собственном светлом будущем, в безопасности своей семьи. Те, кому нет резона переживать за то, что кровь недостаточно чиста или их лояльность может быть подвергнута сомнению. Именно такое общество и должно было собраться сегодня на именины этой девушки.
Элины? Элизы? Да впрочем, какая разница...
Вина в подвалах благородного семейства были на высоте, уж Люциус знал в этом толк, а вот музыканты сегодня играли паршиво, или, может, ему так только казалось. Но даже это было неважно, несмотря ни на что вечер удался. По крайней мере, так он думал сейчас, ведя Нарциссу в танце по залу. Ведь, в конце концов, когда еще им выдастся возможность просто провести вечер вместе, в приятном общении с достойным обществом, ни о чем не думая. С каждым днем работы становилось все больше: и в Министерстве, и в Попечительском совете, и той, о которой не упомянешь вслух. Международная политическая обстановка медленно, но верно обострялась из-за ситуации в стране, и количество бумаг, которые приходилось заполнять совершенно бесполезными бюрократическими отписками, росло в прогрессии. С другой стороны, это давало неплохой шанс на повышение, уже почти обещанное заместителем главы Департамента. Место в Попечительском Совете Хогвартса тоже прибавляло забот. Фактически, Малфой совершенно не был готов к обязанностям, прилагавшимся к этой должности, которую он сам считал скорее почетным званием, а не настоящей работой, требующей затрат времени и сил. Все оказалось отнюдь не так просто, и от главы Совета требовали не только своевременных благотворительных взносов, но и множества других действий и решений, незаметных обывателям, но благодаря которым Хогвартс оставался Хогвартсом. Ну или Люциусу просто нравилось думать, что в это его большая заслуга. Как бы то ни было, первые две недели пребывания в должности пришлись ему по душе. Даже газетчики не слишком досаждали, большинство из них приветствовали такое омоложение состава. Правда, было бы еще лучше, если бы не приходилось вспоминать каждый раз, ради чего на самом деле это затеивалось. Впрочем, пока что Темный Лорд не проявлял к Школе особого интереса. И Малфой малодушно надеялся, что так будет и дальше: у него наверняка хватало и других проблем, особенно теперь, когда Организация выходила из тени и переходила в этап открытого противостояния.
Мужчина поймал взглядом Беллатрикс, приветливо улыбнулся и коротко кивнул ей в знак приветствия.
Вот она наверняка знает больше о планах милорда. Но, конечно, не расскажет. Как же, ведь это великое тайное знание выделяет её не только из толпы, но даже из Ближнего Круга, и она не из тех, кто станет делиться.
Музыка стихла. Подав супруге руку, молодой аристократ отошел с ней к окну, на ходу взяв с подноса два бокала с вином. Да, сегодня он точно не будет думать ни о каких сложностях, а только лишь развлекаться по случаю дня рождения Алоизы - или как там её - в общем, получать от жизни максимум удовольствия.
Маскарад...

внешний вид, только вместо фрака мантия волшебника, на лице - маленькая белая маска, закрывающая лишь глаза

Эдмунд пришёл на вечер в честь именин троюродной племянницы Слагхорна нечеловечески усталым.  Он страстно завидовал своему лучшему другу и его супруге, которые по вполне понятным причинам после собственной свадьбы не присутствовали на этом приёме. Сам же он, как и его невеста, Персефона Фоули, за последние несколько дней пережил столько званых ужинов и приёмов, что не каждому за год удается посетить, так что его уже начинало немного подташнивать от необходимости улыбаться и разговаривать на темы, ничего не значащие для собеседников. Вечер скрашивала только Перси, ослепительно прекрасная в своём зелёном платье, а маска, скрывающая половину её лица, придавала ей загадочный и волнующий вид. Эд держался только на огромном шаре счастья, трепещущем у него в животе все эти дни. Если честно, Боунс никогда не был действительно светским человеком, не посещал все мероприятия, проводящиеся в мире чистокровных снобом, и ему не составило бы труда придумать причину, по которой они не могут прийти на столь незначительное мероприятие, как именины какой-то там девушки, которую он и в глаза-то не видывал. Но привычка выставлять напоказ свои успехи, толкала его вперёд. Их с Перси помолвка состоялась только вчера, а сегодня ему уже хотелось показать всем свою невесту. Пересефона была настоящим алмазом, и здесь и сейчас ему доставляло удовольствие просто произносить вслух:
‒Моя невеста Персефона Фоули.
Как будто бы на этом вечере были люди, которые не знали её имени.  Пока Персефона отлучалась по своим женским делам (Мерлин упаси узнать, что это значит) Эдмунд внезапно обнаружил, что неторопливые прохаживания по залу внезапно привели его в какой-то дальний угол, где мрачный смутно знакомый мужчина в гордом одиночестве глушил огневиски из своего бокала. Почти пол минуты Боунсу потребовалось на то, чтобы узнать под маской и вспомнить имя человека, стоящего перед ним.
‒Реджинальд? ‒ Эдмунд настолько мало знал этого человека, что понятия не имел о возможных сокращениях его имени, однако почему-то решил пренебречь правилами приличия, не произнося это подчеркнуто-отстранённое «мистер Флинт». Мужчина переживёт, как только узнает в нём одного из Боунсов – упрямцы из этого семейства никогда не были особенно церемонными к разочарованию своего отца, ‒ Вижу, Вы сегодня начали с крепких напитков?
В любое другое время Боунс бы и сам не отказался начать с чего-нибудь покрепче, но, кажется, за последнюю неделю он итак накачался алкоголем по самые глаза. Едва заканчивался день, они с Перси отправлялись домой и ложились спать, а утром, едва обретя свою первозданную трезвость, вновь вынуждены были облачиться в парадные костюмы и продолжать этот бесконечный парад. Вчера, несомненно, было повеселее, ведь редкие приемы в Хартфордширском поместье Боунсов не отличались особенной церемонностью – моно было и посмеяться, и подурачиться – что особенно любил делать Эдмунд – вволю.
Эд слегка удивлённо обернулся в поисках супруги Флинта.
‒Иоланда сегодня не с вами? ‒ нотка искреннего удивления проникла в его голос, когда он произносил эти слова, ‒ Наверное, осталась дома с ребенком?
Эдмунду пришло в голову, что он бы ни за что не пришёл на подобный вечер в одиночестве, если бы у него была жена, предпочел бы остаться с ней дома, но у всех свои причуды, особенно у разных чистокровных семей.
За этим небольшим разговором Эдмунд не успевает заметить, как Перси тихо подходит к нему, и чувствует её присутствие в тот миг, когда обе её ладони накрывают его руку. Он невольно улыбается, оглядывается, и шепчет одними губами, чтобы никто не слышал – он знает, что она поймёт:
‒Это наш последний званый вечер в этом месяце, точно, ‒ и губы его кривятся, картинно изображая, как он устал от этих вечеров. Не устал только сообщать всем один итак уже известный факт, который он не преминул повторить, обращаясь к Флинту:
‒Это Персефона Фоули. Моя невеста.
Но дождаться ответа в этот раз он так и не успевает, потому что кто-то его окликает, и они с Перси разом оборачиваются к немолодой темноволосой даме, имени которой, как и фамилии, Эдмунд совершенно точно не знает, но та обращается так, будто они знакомы, так что Боунс невольно задумывается.
‒С удовольствием принимаю ваши поздравления, мисси… ‒ почувствовав, как Персефона неожиданно чуть крепче вцепляется в его руку, Эд притормаживает и смотрит на Перси удивлённо, ловя в ответ такой же недоуменный взгляд, ‒ Честно говоря, я думаю, мы незнакомы.
Эд улыбается ослепительно, как перед колдокамерами, стараясь таким образом своеобразно извиниться за своё полное неведение относительно имени немолодой особы, стоящей перед ним.
‒Вы правы, мне действительно невероятно повезло, ‒ обескураженно отвечает незнакомке Боунс
Несколько секунд Эд смотрит на протянутую ему руку в перчатке, а потом до него доходит, что он должен сделать. А он уж было подумал, что традиция целовать ручки незнакомым пожилым дамам ушла в прошлое!
‒Довольно необычный вечер, ‒ неожиданно замечает Эдмунд, как только в их разговоре намечается небольшая пауза, и поясняет под удивленными взорами, ‒ Всё-таки не во всех домах обслуживанием занимают люди. Обычно это делают домовые эльфы.
Эд допивает шампанское из своего бокала и ставит на поднос проходящей мимо девушки в передничке.
[ava]http://sa.uploads.ru/eYJn2.png[/ava]

Фальшивые доброжелательные взгляды, фальшивые улыбки, фальшивые нотки жизнерадостности в голосах. Вокруг одна сплошная ложь, игра на публику. И вы действительно думаете, что никто не заметит насколько притворно все себя ведут? Все это видят, но молчат - не принято в высшем обществе выражать искренние эмоции.
Не принято. Не стоит забывать об этом.
С самого начала приема меня не покидало чувство неправильности происходящего. Не должны нормальные люди вести себя так: будто совершенно ничего не происходит; будто их заботят только ничего незначащие разговоры. Как будто там, за стенами этого дома, не идет страшная война, не гибнут ни в чем не повинные люди. Разве вам всем не страшно? Вдруг именно в этот момент умирает кто-то из ваших близких?
А потом я почувствовала. Почувствовала страх - гнилой, липкий, мерзкий страх, что сгустился над нами, заменяя собой кислород. Мы все дышим этим страхом, и задыхаемся от него. Страх уже давно у нас в крови, он стал частью нашей жизни, неотъемлемой частью. Вот откуда вся эта ложь, все эти притворные взгляды. Просто вы все боитесь, боитесь за свою жизнь. Это хорошо - бояться. Если вы боитесь, значит вам не безразлично происходящее. Значит ещё есть шанс.
Я тоже боюсь. Страх никогда не покидает меня, и я даже не стараюсь его подавлять. Страх - это естественная реакция на ужасные, омерзительные вещи, что творятся в нашем мире. Но как и все присутствующие здесь, я не смею выказывать его. Играй Сайберия. Играй по их правилам. Ты должна вписаться. Должна соответствовать.

Медленно лавируя между группами общающихся магов, я украдкой вслушивалась в разговоры, стараясь уловить хоть один знакомый голос. Обрывки ничего незначащих, бесцветных фраз, тихий приглушенный смех, и гармоничная музыка смешивались в голове. Я искала кого-то, но не находила. Терялась в толпе. Впрочем я всегда чувствовала себя так на подобных мероприятиях - как не в своей тарелке, как вторая голова на теле. Не на своем месте. Я не желала приходить сюда сегодня, но здравый рассудок говорил, что это нужно, что это важно для моей карьеры. Я должна всегда двигаться вперед, и не важно через что мне придется пройти.
Улыбаюсь двум женщинам, приветствую незнакомого мужчину. Я такая же как и они - фальшивая, пытаюсь за хорошими манерами и доброжелательностью, скрыть свой страх и огорчение. Огонь эмоций, что пылает внутри меня, находится в узде, под полным контролем. Никто никогда не догадается что на самом деле я думаю. Беру бокал шампанского и делаю глоток. Я даже не подозревала насколько пересохло в моем горле, как на самом деле мне хотелось пить. С прибытием алкоголе в организм, напряжение немного отпускает меня. Немного, но не совсем.
‒Это Персефона Фоули. Моя невеста. - среди шума голосов, мой слух улавливает знакомое имя, и я удивленно вскидываю голову, стараясь увидеть, кто произнес эти слова. Имя моей давней подруги отдается эхом в висках, а внутри загорается надежда: я здесь не одна! Здесь есть хотя бы один человек, которого я знаю достаточно давно и хорошо. Увидев мужчину, что назвал имя Перси, я медленно начинаю двигаться к нему, и именно в этот момент свет потухает...
Зал резко погрузился во тьму, а я не успев остановиться, случайно налетела на кого-то. Искренне извинилась, стараясь мысленно успокоить свое бешено бьющееся сердце. Отовсюду послышался легкий встревоженный шепот, и именно он разбудил во мне панику. Через минуту свет снова зажегся, ослепляя своей яркостью и неестественностью. Свет вернулся - но страх не исчез. Предчувствие чего-то нехорошего плотно укоренилось в моем сердце. В такие опасные времена, я уже привыкла ожидать самого плохого, даже от простой прогулки по Косому переулку, поэтому и сейчас приготовилась к чему-то неизвестному, но явно ужасному.
Никогда не стоит расслабляться. Никогда.
Не стоит забывать, что опасность может поджидать тебя где угодно. Особенно на бале-маскараде, где за каждой маской может быть лицо врага.

Внезапная тишина, мрачной безнадежностью окутала зал и всех присутствующих. Голос хозяина мероприятия резко раздался над нами, и именно его голос, его слова заставили мое тело дрожать от страха. Это предчувствие, ожидание чего-то страшного, совершенно сводило с ума. Напряжение росло. Воздуха стало катастрофически не хватать, и чтобы хоть как-то успокоиться, я приложила руку к внутреннему карману мантии, чтобы ощутить свою волшебную палочку. Она здесь, на месте, и значит все будет хорошо. Значит что я смогу защитить себя и рядом стоящих людей, если того потребует ситуация. Музыки больше не было - её заменил не прекращающийся шепот, ворох обеспокоенных голосов. Кажется праздник закончился, но покидать зал никто не спешил. Никто не поинтересовался что здесь происходит, и меня уже подмывало задать этот вопрос.
-Что все это значит? - ни к кому особо не обращаясь, я проговорила эти слова. Ответа не последовало, да он и не требовался. Все итак было ясно как день - мы оказались в ловушке. Мы оказались жертвами, и возможно совсем скоро прольется кровь.

Высшее общество отвыкло от искренности, научившись скрывать свои эмоции за вымышленными и хорошо отрепетированными гримасами обычной учтивости и притворного понимания. Все знают, как правильно улыбнуться, чуть приподняв уголки губ вверх, как наклонить голову немножко вбок, чтобы показать псевдо-заинтересованность в разговоре или как подать тонкую ручку кавалеру для поцелуя, чтобы браслет с драгоценными камнями наиболее выгодно блеснул идеальными гранями, привлекая к себе внимание остальных. Все это знаешь и ты, но сегодня отказываешься следовать всем известным правилам, проявляя свое упрямство, чтобы при всех вопиюще по-настоящему улыбнуться Эдмунду и взять его за руку без всяких церемоний. Особо внимательные матроны заметят это, обсудят между собой, списывая все на молодость, а потом переключатся на новую тему, потеряв к вам всякий интерес. Только ты не слышишь их осуждающего шепота за спиной, а едва заметно утвердительно киваешь головой, соглашаясь вместе вытерпеть этот последний февральский маскарад. Обращаешь свой взгляд к собеседнику, которому довольный собой Боунс успевает представить тебя. Уже более холодно улыбнувшись и кивнув в знак приветствия мужчине, мягким голосом делаешь безобидный упрек:
- Ты собираешься рассказать об этом каждому волшебнику?
Но едва вопрос успевает слететь с твоих губ, как незнакомый старушечий голос прерывает вашу едва начавшуюся беседу. Оборачиваешься назад и с удивлением рассматриваешь старушку, которая позволяет себе говорить с вами настолько просто, словно знает вас не первый год. Должно быть, к своему стыду, ты просто забыла одну из множества своих родственниц. Как хорошо, что этого не видит твой отец, иначе бы наградил одним из своих упрекающих тяжелых взглядов нерадивую дочь. Эдмунд пытается ответить волшебнице, но быстро запинается, едва ты стискиваешь пальцами его ладонь. Быстрый недоуменный взгляд и растерянное пожатие плечами, ведь ты даже не можешь подсказать ему, кто перед тобой стоит. В то время как Боунс быстро справляется с неловкой ситуацией и ослепительно улыбается, ты чувствуешь, как уши и щеки начинают предательски гореть румянцем.  Этим замешательством, пока ты пытаешься вспомнить имя неизвестной и степень ее родства, волшебница успела воспользоваться, подсунув тебе под нос свою иссохшую ручку в перчатке, щедро украшенную дорогими перстнями. Выслушивая, как она сравнивает тебя с "самым ценным сокровищем" семейства Фоули, невольно цепляешься взглядом за неимоверно дорогие украшения, пытаешься улыбнуться на эту невесомую никчемную лесть, благо недовольство, мелькнувшее в глазах, не было видно за опущенными ресницами. Тебя сравнили с безделушкой, вещью, передающейся от одного хозяина к другому. Именно так любой брак и должен выглядеть со стороны. Купля-продажа, выгодное вложение... И пусть Эдмунд ни в чем не виноват, соглашаясь со словами старой ведьмы, незаметно для окружающих отпускаешь его руку, предпочитая сполна воспользоваться остатками своей свободы.
- Нет, они... - оказалось, что именно задать вопрос и не дождаться ответа, и было главной задачей безымянной родственницы, которая уже успела потерять к вам всякий интерес и направилась к хорошенькой официантке с подносом. Святая Вальпурга, и сколько у тебя еще таких "эффектных" родственниц, что прячутся в своих поместьях и лишь изредка выползают на светские мероприятия, чтобы напомнить остальным, что они еще живы?
Внезапно все пространство вокруг погрузилось во тьму. Музыка перестала играть, и отчетливо стал слышен испуганный шепот вокруг. Тот самый шепот, которому ты стала свидетельницей около зеркал, только в несколько раз громче. Холодный сквозняк пополз по полу через открытое на балкон окно, а неприятные мурашки заставили передернуть плечами, прогоняя нарастающее с невероятной скоростью чувство тревоги. Вздрогнула, услышав над самым ухом тихий голос, прошелестевший свое поздравление не к месту. А может быть послышалось и это просто шорох чьей-то мантии?
Тебя тянут за руку в сторону и ты, все еще плохо ориентируясь в темноте, послушно делаешь несколько шагов следом. Каков бы ни был расчет, но эффект неожиданности сработал на ура. А вот потом все пошло не по плану, ведь к двадцати одному году ты стала слишком непослушным ребенком и попыталась освободиться, упрямо отшатнувшись назад. Чувствуешь, что обручальное кольцо на пальце больно впивается в кожу под пальцами твоего похитителя. Эдмунд! Лучше всего сейчас позвать его, но еще большим преступлением будет нарушить тишину полумрака вокруг, чем просить помощи. Когда-нибудь твоя гордость подведет тебя и сыграет злую шутку, если уже, конечно, не сыграла.
Все тот же незнакомый голос начинает говорить о лучшем выборе и войне, которая слишком быстро разгорается в магическом обществе благодаря газетным заголовкам и всеобщей эпидемии страха. Как когда-то в детстве, когда тебя няньки заставляли делать то, что ты не хочешь, поджимаешь упрямо губы и сопротивляешься, свободной рукой пытаясь разжать пальцы безымянного спутника на своей ладони.
- Это не моя война, не я ее начинала, - едва скрывая недовольство в голосе, громко шепчешь в ответ. Говорить дерзости не видя лица оппонента легко, но в данном случае еще и опасно. Неизвестно, что за человек скрывается за маской и как скажется твое своеволье в дальнейшем.
Снова зажегшийся свет в зале оказался намного беспощадней тьмы. Несмотря на то, что теперь можно разглядеть стоявших рядом волшебников, безопасней себя не чувствуешь. Твой собеседник одет в темную мантию, а его лицо скрывает совсем не веселая праздничная маска. Да и тема для разговора с самого начала приобрела не самый приятный оборот. Переводя дыхание, тянешь время, чтобы успеть стереть с растерянного лица подступающий испуг, неумело храбришься.
- С каких пор Вы, - отчетливо выделяешь последнее слово, недоверчиво прищурив взгляд, - занимаетесь девицами на выданье?

Вокруг почти все знакомые лица. Или правильно было бы сказать, маски? Особой разницы не было, узнать почти любого из присутствующих совсем несложно. Может быть, потому что все эти люди и в жизни своих масок не снимали? А, впрочем, все это была совершенно лишняя на таком вечере философия. Пить, танцевать, веселиться, делать вид, что никого не знаешь. Делать вид, что никто не знает тебя - едва ли не еще интереснее. Обсуждать темы, далекие от политики и всего остального, что так и звенит сейчас в холодном сыром воздухе магического Лондона. Для этого ведь собрались. Для этого и собирались все чаще в последнее время, стараясь хоть так создать иллюзию безопасности, иллюзию того, что все они надежно ограждены от внешнего мира и тех проблем, которые он готов предоставить в изобилии. Но нет, играйте музыку громче, смейтесь веселее, не забывайте больше пить, и - вуаля - обо всем можно забыть.
Люциус отпил вина из бокала и осмотрел окружающих с усмешкой, попутно кивнув еще нескольким знакомым, которых совершенно не скрывали те маски, которые они носили сегодня. Догадывается ли хозяин дома о том, что несмотря на свой нейтралитет, которым он размахивает как знаменем, он пригласил на свой праздник нескольких Пожирателей смерти? Должен бы, ведь несмотря ни на что, он совсем не глупый человек. И наверняка понимает, что устраивая вечер, на котором будет едва ли не вся британская аристократия, невозможно не встретиться с теми, кто надевает маски не только по таким вот праздничным поводам. И все равно он приглашает, зажигает в зале тысячи огней, совершенно не опасаясь, что в один прекрасный момент они погаснут.
Они погасли. В один миг зал погрузился в абсолютную, казалось бы темноту. С разных сторон послышались не то удивленные, не то испуганные возгласы, но не так уж много, как можно было ожидать от такого развития вечера. Похоже, присутствующие с самого начала были готовы к чему-то подобному, и теперь просто подтвердили свои догадки и наблюдали, пытаясь угадать, что же случится дальше. Тоже своего рода игра для скучающей публики. Люциус засомневался, не вооружиться ли. Да, это был бы очень дурным тоном, но с палочкой в руке он все же чувствовал себя куда увереннее. Но нет, пожалуй, можно было подождать и не торопить события. Он оглянулся на Нарциссу, и та, как будто в ответ на его невысказанные мысли, покачала головой: аппарация была закрыта, отступать некуда.
Тем более, что развивались они явно по написанному кем-то заранее сценарию. Весьма и весьма странному, надо отметить. Он терялся в догадках о том, чем это могло быть: чьей-то идиотской шуткой, операцией аврората? Одним жирным боггартом, выпущенным в зал, и решившим принять форму пусть не самого жуткого, но одного страха, который объединял всех, страха того, что война войдет и в их дом, коснется каждого? Идеи были глупые, но другие – еще бессмысленнее. Люциус попытался отыскать взглядом сестру жены, чтобы понять, у него ли одного такие приказы не вызывают ничего, кроме недоумения, но в темноте невозможно было понять, где она, и кто стоит рядом.
Диалог одного из новоприбывших с хозяином дома тоже казался какой-то заранее отрепетированной сценой. Странный вопрос – и ответ по всем правилам современной политической игры. Лица и фигуры людей стоящих посреди зала были скрыты, но кто из приглашенных сейчас, в присутствии всех, мог бы смело и открыто заявить, что он имеет что-то против грязнокровок или смешанных браков? Нет, пока власть милорда не утверждена окончательно, пока страной и умами правят либералы, лично Малфой не пошел бы на такие откровенные признания. И хотя им всегда казалось, что до победы рукой подать, мало ли как все это обернется…
Пока Слагхорн призывал музыкантов отрабатывать полагающиеся им галеоны, Люциус, стараясь быть незаметным, еще на несколько шагов отступил от центра зала. Сейчас было отнюдь не лучшее время привлекать к себе внимание. Уж лучше оказаться на периферии, рядом с теми, кто с самого начала не знал, зачем заявился на этот вечер. И чуть было не столкнулся с одним из таких, тем, кто, похоже с самого начала вечера уделял больше внимания огневиски, чем другим развлечениям. Извинившись одним только кивком головы, он осмотрелся, узнав еще несколько знакомых, и нескольких не узнав. В любом случае, такая компания казалась, как ни странно, приятнее и безопаснее людей в черных мантиях и серебряных масках. С ними всегда будет время пообщаться во время следующего собрания Организации. Или хотя бы на каком-нибудь из совместных заданий, тогда, когда и его собственное лицо будет скрыто так же надежно.

Отредактировано Lucius Malfoy (2014-09-29 14:17:15)

Когда Иоланда оказалась перед входом в поместье Слагхорн, привратник уже несколько подрасслабился, увлеченный препираниями с каким-то пузатым низеньким волшебником. С минуту понаблюдав за мужчинами, стоя в тени, женщина поправила широкий капюшон мантии, поглубже надвинув его на глаза, подобрала полы и, опустив голову, быстро направилась к дверям. Она назвала девичью фамилию своей матери – Абботт, протянула приглашение, и прошмыгнула внутрь. Вслед ей донесся возмущенный ропот пузатого, мол, ей вы поверили, развелось Абботтов, а он-то из рода Лестрейнджей и как можно было растяпе-остолопу-идиоту привратнику не узнать такого уважаемого человека в лицо…
Миссис Флинт прибыла с большим опозданием – специально выжидала, чтобы прошло время с того момента, как на это самое празднество отправился её муж Реджинальд. Не далее, чем сегодня утром, Лана обманула Флинта, только бы не появляться в очередной роскошно украшенной зале с ним под руку и не изображать счастливую семью, когда на самом деле всё в их браке прогнило и разваливалось.
Воспользовавшись тем, что супруг не питает отцовских чувств к маленькому Маркусу и старается вообще не видеть ребенка, миссис Флинт нагло и бездушно разыграла спектакль. С самого рассвета проскользнув в комнатку сына, волшебница просидела там несколько часов, лишь изредка давая поручение эльфу донести до сведения Джима о крайне пугающем Иоланду состоянии мальчика. Она была больше чем уверена, что, услышав о лихорадке, Флинт ни за что не переступит порог детской. Он вряд ли пришел бы, даже если бы Маркус был при смерти. И сейчас этот факт, так удручавший волшебницу со дня рождения их с Джимом сына, был Лане только на руку. Реджинальду было достаточно слов жены и её слёз, чтобы поверить в серьезность происходящего и остаться этим крайне недовольным. А вызвать поток эмоционально-лживых, но таких натуральных в своей естественности слёз, всегда сдержанной Иоланде было очень просто, хоть и неприятно – яркий свет Люмоса, несколько секунд прямого взгляда, и вот женщина уже рыдает. Приходилось повторять это в течение дня, чтобы у Флинта не оставалось сомнений в том, что супруга пребывает в полнейшем расстройстве и совершенно не может успокоиться. Для подкрепления результата Лана ближе к вечеру вполне инициативно поучаствовала в семейном скандале, всячески иллюстрируя своё расшатанное состояние осуждающе-угнетенными взглядами, невнятными фразами о том, как же до Джима никак не дойдет очевидное, и прикладыванием ладоней к раскрасневшимся щекам. Убедившись, что Реджинальд зол и обижен, миссис Флинт с достоинством удалилась в комнату сына якобы продолжать убиваться над ужасно больным дитя, и через некоторое время верный эльф доложил, что «сэр отбыл на праздник».
Иоланда не хотела появляться у Слагхорнов вместе с мужем. Она хотела появиться там в одиночестве. И остаться инкогнито.
Волшебница намеревалась затеряться в толпе масок и вычурных мантий, чтобы иметь возможность проследить, чем же займется Реджинальд без неё. Как поведет себя, с кем будет общаться, если удастся, то узнать, что он будет говорить. Кто знает, может быть, не имея жену в качестве повисшего на руке придатка с ушами, Джим решит провернуть какое-нибудь своё нечистое дельце, или даже в который раз попытается подобраться к Айдану, ведь наверняка МакДугалы осчастливят общество своим появлением на празднике очередной аристократической дебютантки. Ей нужно было это знание, чтобы иметь хоть мелкий козырь в рукаве, и если есть малейший шанс найти этот козырь в богатом на украшения, музыку и шампанское зале поместья Слагхорн, она обязана его использовать. Даже если ничего подозрительного не произойдет, то, может быть, Лане удастся незаметно перекинуться парой слов с давним другом, дабы тот убедился, что с ней всё в порядке и ему не пришлось лишний раз рисковать, устраивая визит в поместье Флинт. Да и просто выскользнуть из особняка, хоть ненадолго - ей ведь придется вернуться раньше Джима – и почти свободно вздохнуть, зная, что супруг ходит где-то рядом и понятия не имеет, что она тоже на приеме - уже неплохая цель. Слегка коварная, немного ребяческая, отчасти наивная, но цель.
Иоланда выбрала черное платье с небольшим шлейфом и глухим воротником-стойкой, чтобы надежно скрыть шею и грудь – её могла выдать неизменная подвеска в форме птицы, которую Джим легко узнает. Белая парадная мантия с серебряной вышивкой – подобная есть в гардеробе любой уважающей себя модницы из высшего света. Белая с серебром маска, щедро украшенная по линии бровей и переносицы россыпью прозрачных камней и светлых перьев, с прикрепленной к нижнему краю белой же вуалью с мелкими сверкающими капельками. Глядя в зеркало на своё лицо, почти полностью скрытое и которое вряд ли будет узнано, особенно если молчать, Лана думала о том, как всё это – шпионаж, переодевания, обманные маневры, проще говоря, ложь – так прочно вошли в её жизнь, голову и, главное, поведение. Как это всё столь органично вписалось в её существование, и почему ей совершенно не стыдно за то, что она уже сегодня сделала и ещё только собирается сделать. Миссис Флинт не без оснований считала, что без ухищрений она бы и не выжила рядом с таким мужем. Раз уж любовь не смогла её спасти, так может обман сможет. Или это не обман вовсе, а просто ум, которым она всегда руководствовалась, поскольку сердце её предало…
Войдя в зал, Иоланда с облегчением отметила, что белых мантий на квадратный метр оказалось аж три. Проследовав в угол, за одну из колонн, женщина остановилась там, оглядывая помещение и собравшийся разодетый народ. Зря она переживала – распознать в столь ответственно отнесшихся к дресс-коду гостях даже ближайшего родственника было трудно, разве что собеседник сам представлялся. Так Лана почти сразу выделила мистера Эдмунда Боунса с его невестой мисс Персефоной Фоули – даром что счастливый жених повторял это с завидной периодичностью.
Для отвода глаз иногда перемещаясь от одной колонны к другой, Иоланда искала взглядом своего мужа и одновременно – хорошо знакомую статную фигуру, которую увидеть хотелось едва ли не больше, чем собственного супруга. Айдан, хоть и любил напоминать, что во всем происходящем только его вина, ничуть не убеждал в этом волшебницу. За все прошедшие годы если Лана что и поняла, так это то, что не виноват никто, хотя поначалу ответственность эгоистично тянули на свои плечи и она, и МакДугал.
Взмахом руки отказавшись от предложенного ей бокала шампанского – эти прыткие служанки в любом углу достанут своей услужливостью! – миссис Флинт снова наткнулась взглядом на Эдмунда, подошедшего к одиноко стоявшему мужчине. В следующий миг Лана, которую и так было не видно с этого угла обзора, нырнула за колонну.
И надо же было Боунсу подойти именно к Реджинальду! Да уж, эту манеру держать бокал с огневиски и запрокидывать голову, глотая за раз больше, чем нужно, волшебница знала наизусть. Они перекинулись парой фраз – вряд ли у Джима что-то особенное с Эдмундом. К ним почти сразу присоединилась Персефона, а потом ещё какая-то пожилая дама, явно одним своим появлением в пух и прах развеявшая начавшуюся между двумя мужчинами беседу…
Миссис Флинт поправила маску и осторожно обогнула решившую уединиться пару в блестящих мантиях. Она до сих пор была в порядочном отдалении от всей остальной толпы, сторонясь и стесняясь всеобщего наигранного веселья как скромная старая дева. «Война!» - плещется между строк в статьях «Пророка». «Война!» - беснуется липким страхом в глазах светских дам и господ, пока их рты щебечут фразы о погоде и фасонах. Что Иоланде это слово? Разве ей привыкать? Она сама сейчас играет в шпиона, пытаясь заполучить оружие против кого – своего собственного мужа, отца своего ребенка.
Резко стало темно. От неожиданности Лана сделала шаг назад, к стене. Кто-то впереди неё следовал тем же инстинктам, и женщина сдавленно охнула, когда чей-то тяжелый каблук весомо опустился на её ступню. «Мои извинения», - прошептал вежливый и напуганный мужской голос – даже в такой ситуации неизвестный волшебник счел своим долгом остаться джентльменом. Свет зажегся не менее внезапно, и резанул миссис Флинт по глазам. Быстрее молнии отвернувшись, Иоланда несильно стукнулась лбом о стену и одновременно крепко прижала руки к лицу. Под закрытыми веками плавали разноцветные круги и белесые пятна. Некоторое время она успокаивалась, пытаясь приоткрыть глаза, и только слышала диалог между незваными гостями и хозяином дома. Волшебница даже не сразу осознала, что вокруг странно тихо, а музыка сменилась шорохом голосов, слившихся в звук, похожий на жужжание роя пчел.
«Флинт!» - в её голове металась фамилия мужа, только Лана не понимала, к чему – то ли она в странной и явно опасной ситуации мгновенно забеспокоилась о нем, то ли ему решила приписать вину за происходящее. Кое-как привыкнув к свету, женщина, выглядывая из-за плеча отдавившего ей ногу волшебника в темно-голубой мантии, попыталась найти Джима, но сомкнувшиеся впереди в плотный ряд спины магов, отступивших от центра зала, не позволили ей этого сделать.

‒Да, я хочу, чтобы каждый узнал, как я счастлив, ‒ тихо произнёс Боунс, поворачивая голову к своей невесте, чтобы на несколько прекрасных мгновений поймать взгляд её сияющих из прорезей маски глаз.
Тем временем Флинт что-то говорит о предназначении женщин в этом мире, а младший представитель семьи Боунсов лишь неопределённо пожимает плечами – жест, который в равной степени может означать как согласие, так и не согласие с его словами. Всего лишь попытка остаться вежливым, ничего более. Эдмунд Боунс был гораздо больше поглощён созерцанием своей невесты рядом с собой, чем светским общением с другими людьми, большинство из которых ему узнать так и не удалось. Да он и не слишком желал, если подумать.
Он ожидал, что незнакомая дама даст какой-нибудь намёк на то, как она недовольна, что ни он, ни перси, её не узнали, но та уже, видимо, сказала всё, что хотела, и других историй не предвиделось, однако Персефона вдруг мягко высвободила свою руку – он ощутил внезапную пустоту в своей левой руке, которая до этого момента грелась теплом её любящей руки. Смутное разочарование всколыхнулось где-то на периферии его сознания, но не успело укрепиться, поскольку он вынужден был улыбаться ещё одной незнакомой особе, спешащей поздравить их с помолвкой. Это было в равной степени мило и странно – принимать поздравления от незнакомцев. Сегодня. Ему-то казалось, что вчера на вечере в честь их помолвки присутствовали решительно все, кто мало-мальски знаком с семействами Фоули и Боунс, однако он ошибся.  Два чистокровных волшебника, сочетающихся браком, должны пройти путь унижения и позора светскими поздравлениями, как и положено в высшем обществе.
«Брат, как же тебе повезло, что ты выбрал магглорождённую себе в жены…Тебе наверняка не пришлось через подобное проходить,  Мерлин тебя задери?! А отец? Неужели они с мамой вынуждены были несколько сотен раз повторять заученное «спасибо» и обсуждать, когда они должны провести церемонию?»
Не углубляясь в дальнейшие размышления, Эдмунд поспешил поздороваться с девушкой и сообщить ей:
‒Весна ‒ замечательно время года, но, кажется, для помолвки несколько месяцев – неприлично короткий срок. Мы подумывали о лете или ранней осени. Хартфордшир прекрасен ранней весной – многовековые клёны и липы буквально усеивают территорию нашего поместья своими листьями.
Ещё одна улыбка, и разговор окончен, церемониальные слова произнесены, а больше у них, как у людей, нечасто выползающих в свет, спрашивать нечего.  Внезапно гаснет свет, и Флинт, не слишком ловко протискиваясь мимо Эдмунда, оттесняет его плечо в сторону, увеличивая расстояние между ним и Персефоной. Эдмунд машинально хватает рукой воздух, будто пытаясь нащупать где-то рядом с рукавом мантии Флинта руку Персефоны, но, разумеется, её не находит. Свет вновь загорается, и вдруг Боунс понимает, что в зале что-то изменилось. Тишина. Музыка не играет. Эдмунд понимает это не сразу, но этот факт тревожит его, в наступившей тишине становятся слышны отдельные голоса.  Он оборачивается вокруг своей оси в поисках зелёного платья и тёмных волос без-пяти-Боунс, но не видит её.  Зато видит и слышит, как Слагхорн требует от музыкантов, чтобы они вновь принялись играть, но те не откликаются, замерев в странных, почти неестественных позах на сцене. Несколько незнакомцев в масках (ничего удивительного на маскараде, вроде бы?) привлекают к себе всеобщее внимание разговором, но Эд не слушает. Он не понимает причины, но тревога разрастается в нём подобно пузырю, побуждая идти вперёд, обходя стоящих людей и вдруг с облегчением схватить чей-то локоть:
‒Вот ты где, а я тебя потерял, знаешь, тебе не кажется всё это…‒ поднимает глаза и  встречает недоумённый взгляд незнакомых глаз, вдруг понимает, что нельзя по локтю узнать в толпе свою возлюбленную и извиняется.
Продолжая своё движение по периметру зала, ближе к стенам, вертит головой так энергично, что можно подумать, что он увлекся изображение игрушки-болванчика. Вовремя замечает, что рядом пытается протолкнуться девушка в белоснежном фартуке с подносом. Реагирует со скоростью и точностью квиддичного охотника, уходя от столкновения, однако юная особа совсем не спортсменка, так что издает своё отчётливое:
‒Ой! ‒ и тоже отклоняется в сторону. Бокалы опрокидываются и их содержимое живописыными красными брызгами украшает мантию некстати оказавшегося рядом волшебника. Девушка краснеет и принимается перед ним извиняться. Эдмунд Боунс предпочитает оставить свои извинения при себе – тревога разрослась до того размера, когда вежливость в нём сошла на «нет».
‒Мисс.., ‒обратился он к волшебнице в чёрном платье и длинной белоснежной мантии, а взглядом наткнувшись на кольцо на её пальце тут же поправился, ‒ ..сис, с вами всё в порядке? Кажется, вы побледнели...
Он лишь слегка придержал ей за локоть на тот случай, если она вздумает рухнуть в обморок ни с того, ни с сего.
‒Я ищу свою невесту. На ней зелёное платье, вы случайно её не видели? ‒ поинтересовался он, уже начиная терять надежду.
В центре зала что-то происходило, и Эдмунд подумал, что найдёт там Перси с большей долей вероятности. К тому же, там кто-то очень громко говорил, но до него и незнакомки, рядом с которой он стоял, слышимость была не слишком хороша, как и видимость.
‒Ничего не вижу, может быть, мы с вами попробуем подойти поближе? ‒ спросил Эд, церемонно взял девушку под руку и начал прокладывать себе дорогу через толпу.

[ava]http://sa.uploads.ru/eYJn2.png[/ava]

Ответ Боунса заставил Мальсибер презрительно поджать губы. Разумеется, он ее не узнал, он не мог узнать - но говорить об этом было просто верхом невоспитанности. Вот Персефона, например, хоть и не признала кузину, все равно осталась учтивой и никак не показала своего замешательства, и Элина отметила про себя, что ее дядюшка и тетушка все же неплохо потрудились над воспитанием детей; в конце концов, именно это, в основном, и требовалось от чистокровных - невозмутимость. Сама она этим искусством давным-давно овладела в совершенстве, и потому не удостоила Эдмунда ответом на грубость, лишь отметив про себя, что этот мальчишка испортит Перси еще больше, и что Максимиллиану, возможно, стоило бы поискать более подходящего чистокровного кандидата.
Впрочем, задерживаться рядом с кем бы то ни было она категорически не планировала и, сделав несколько тяжелых шагов в сторону и протянув руку за бокалом шампанского, уже приметила следующую свою жертву - высокую блондинку в светлом платье - как вдруг в зале погас свет. Тех нескольких секунд, в течение которых все погрузилось в кромешную тьму, ей вполне хватило на то, чтобы она закрыла глаза и вытащила из складок мантии свою волшебную палочку. Обороняться в темноте она, конечно, не могла, но если бы на нее напали после того, как зажегся свет, она бы могла дать кое-какой отпор - для того она и прикрыла глаза, чтобы не быть затем ослепленной светом. Помещение действительно достаточно быстро озарилось светом, но нападения, слава Мерлину, не последовало. Вместо этого мужчина в маске Пожирателя смерти - вот это неожиданный поворот - заговорил о чистоте крови. Это что, их новый способ вербовки? Или запугивания? Но зачем нужно запугивать нас?! По самым скромным ее прикидкам, каждый третий гость на этом балу состоял в родстве с одним из гостей в серебряных масках; так что толку было заниматься этой пропагандой тут? Глаза, которые она открыла только после того, как свет зажегся вновь, довольно быстро привыкли к освещению, и Мальсибер быстро пробежала глазами по залу - слава гиппогрифу, зрение у старушки было хорошим - оценивая общее количество незваных гостей в черных мантиях и серебряных масках. Взгляд ее задержался на одном из них. Кстати, о родстве. Буквально в десяти шагах от нее, слегка заслоненные какими-то людьми, в пол-оборота к ней стояла ее кузина - и один из Пожирателей. Что-то подсказывало Элинед, что девушка не сама предпочла общество своего жениха обществу непонятно кого - и мысль о том, что фигура в маске может как-то навредить Персефоне, плотно засела у нее в голове. Нет, геройством тут даже и не пахло; и нет, чистокровная волшебница не была уверена, что ни один Пожиратель не решится огреть хорошеньким заклинанием безвредную дорого одетую бабушку; просто она вообще не привыкла бояться сторонников Темного Лорда, зная, что они с ней на одной стороне, обусловленной воспитанием и взглядами на жизнь. Лезть на рожон, тем не менее, не хотелось, и потому Элина, опустив пониже рукав мантии с палочкой, начала медленно обходить группку людей, отделявших ее от кузины и Пожирателя рядом с ней. Увы, Пожирательница, что и не удивительно, была быстрее нее - а Персефона уже успела ляпнуть какую-то глупость, и теперь над этой глупостью потешался весь зал. Мальсибер, впрочем, продолжала движение в нужном направлении, и как только глашатай в закрытой маске переключила свое внимание на Айдана, она сделала решительный шаг вперед, появляясь из-за спины Перси.
- Перси, девочка моя, что ж ты бросила своего жениха? - словно в упор не видя Пожирателя рядом, продолжила разыгрывать роль болтливой старушки Элинед, - Запомни, милая, нельзя их бросать, вообще из виду выпускать нельзя, особенно таких чистокровных красавчиков, как твой. А то уведут, уведут, того и гляди, пока нам тут краткий экскурс в историю устраивают.
Она снабдила фразу коротким идиотским смешком и положила левую руку на плечо Персефоне, стараясь наблюдать и за малейшими движениями стоявшего с другой стороны от девушки Пожирателя, и за происходящим вокруг.
Во-первых, все та же ведьма в маске вещала что-то странное. Если никто не боится?! Элинед хмыкнула себе под нос в ответ на призыв. Она категорически не боялась никого из тех, кто мог скрываться под маской, особенно женщин; другое дело, что судьба грязнокровного отребья ее совершенно не волновала, даже более того, она бы даже могла оказать помощь в их уничтожении, не будь она калекой - и лишь поэтому ведьма никак не откликнулась на призыв обсудить место сквибов и грязнокровок.
Иногда, когда Элинед злилась, когда в ее обычно холодном сердце пылал огонь, она искренне жалела о том, что не состоит на службе у Темного Лорда. Не то чтобы ей хотелось ему прислуживать, вовсе нет, это делать она не умеет и не любит; и уж точно она не мечтала замарать руки примитивным убийством магглов... просто служить ему означало бы жить в движении, в динамике, иметь какую-то цель в жизни, обильно применять свои знания на практике, в конце концов. В такие моменты ее действительно удерживало от решительных действий только ее увечье, вернее, понимание того, что всего ее мастерства и знаний может не хватить в схватке с неопытным, но юрким противником. Потом, конечно, когда ее пыл остывал, она всегда находила тысячу аргументов в поддержку политики нейтралитета, или хотя бы в поддержку незапятнанной с любой стороны репутации, но иногда она нет-нет да и думала вновь о том, как хорошо было бы драться не на жизнь, а на смерть. Но вот именно драться, а не заниматься тем, чем сейчас занимались эти ребята. Ее внимание привлекло движение в толпе, где какие-то люди в обычных масках с бесстрастными выражениями лиц - Империо, как пить дать - тащили в центр зала девчушку.
- Какой спектакль, а! И все из-за парочки затесавшихся любителей грязнокровок, - она говорила достаточно громко, чтобы быть услышанной ближайшими соседями, но не более того.
Девчонку уже жгли на костре, она кричала, а весь свет высшего общества магической Британии просто стоял и с все той же пресловутой невозмутимостью взирал на происходящее. У самой Элинед, в общем, тоже ни одна бровь не дрогнула, пока она смотрела на то, как грязнокровку тянут, привязывают и поджигают; раздражал только ее крик, пронзительный и полный страха и ужаса. Решение проблемы пришло в голову спонтанно. Палочку в руке она сжимала уже минут пять как, вид на костер и сжигаемую у нее был прекрасный, а все остальные волшебники либо упивались зрелищем сожжения, либо отводили глаза, так что для подавляющего большинства собравшихся ее "Силенцио" осталось бы и вовсе незамеченным, если бы не произведенный им эффект. Несмотря на потуги оркестра выдавить из себя музыку, ощущение было такое, что в зале воцарилась полная тишина.
- Я бы лучше казнила музыкантов! Ну совершенно не умеют играть, - ворчливо и доверительно сообщила она какому-то молодому человеку в маскарадной маске, случайно оказавшемуся рядом с ней, и переступила с ноги на ногу, тяжело опираясь на трость.

Отредактировано Elined H. Mulciber (2014-10-19 21:51:58)

Все разговоры начатые полушепотом рано или поздно становятся известны каждому. Если слово было обронено специально или по неосторожности, то его повторят другие, хотим мы этого или нет, ведь ничего от нас не зависит. Ваш разговор не стал исключением, привлекая к себе всеобщее внимание, после того, как к вашей скромной компании присоединился третий, точнее, третья персона, маска которой не скрывала в интонации говорившей всего ехидства и поразительной уверенности в себе. Переведя взгляд на женщину, понимаешь, как жалко ты выглядишь на ее фоне. И не в платье или украшениях дело, а в том, как она себя держит здесь, сейчас, владея всеобщим вниманием и явно наслаждаясь им. Тебе же никогда не нравилось, что на тебя обращают внимание, осуждают и обсуждают. Тебе претит публичность, то, как другие с жадностью разглядывают каждый дюйм твоего платья или скрываемого маской лица, а потом полушепотом обсуждают за глаза, скорее выделяя недостатки, чем достоинства. В противовес уверенным движениям и четким словам подошедшей дамы, голос которой должен показаться тебе знакомым, ты замираешь, почти не дышишь, как загнанный в капкан зверь, смотрящий неотрывно в глаза своего охотник и покорно ожидающий громогласного "пли!", после чего наступит веселье для зрителей, а для тебя молчаливое унижение. Нечего ответить. Точнее, незачем. Реакция с твоей стороны докажет лишь то, что издевка попала прямо в цель и больно задела тебя. Это доставит публике намного больше удовольствия и развеселит ее, чем простое молчание.
Первая мысль, что завладела тобой с первых секунд этого странного разговора, стала мысль об отце.  Ты заранее предчувствуешь его ужас и недовольство, что фамилия Фоули, пусть даже и не по твоей вине, стала причастной к этому вопиющему происшествию на балу на глазах у всех. Не столько он, сколько другие представители знаменитых семейств в этом зале упрекнут тебя в каждом произнесенном слове, что ты позволила себе вследствие недостатка воспитания или такта. В отличие от происхождения, твои манеры не доведены до идеала, потому и придаются насмешке со стороны.
С каждым словом женщины, что стоит перед тобой, чувствуешь, как чужой страх становится частью тебя. В самом начале этого вечера ты считала, что кричащие заголовки газет и шепот волшебниц у зеркала просто нелепое преувеличение, что какие бы страшные времена не наступили, они тебя не коснуться. Стоило об этом подумать, как все моментально изменилось и вот ты в самом центре представления, тебе отведена скромная роль той, что не придерживается политики новой догмы о чистоте крови, а значит, является предательницей.
Война на твоем пороге, она уже проникла в твой дом. О Мерлин, истина озвучена вслух. Именно ее ты отказывалась долго воспринимать, просто закрывала глаза и надеялась на лучшее будущее, когда все останется в прошлом и со временем забудется как страшный сон. Ресницы дрогнули, не выдержав взгляда дамы. Неужели она знает о твоем брате? Что этот глупец по своей наивности решил доказать, что он что-то значит и ввязался в опасную игру в тайне от семьи. Его явно не заботило будущее, что будет с Фоули, если об этом узнает магическое общество. И если раньше это была тайна на троих, то теперь ты, бледнея на глазах, понимаешь, что своим обещанием молчания причастна к происходящему и ничем не лучше тех, что скрывают свои лица под серебряными масками.
На предложение присоединиться, поджимаешь бледные губы, проявляя остатки своего былого упрямства. Кто знает, вдруг если бы ты была выпускницей гриффиндора, то смогла бы собрать всю свою смелость и суметь ответить с достоинством. Да, порой ты бываешь сумасбродна и можешь удивлять своими поступками окружающих, но ты не настолько уверена в своих силах, чтобы перечить тем, кто сильнее тебя. Ты окончила Райвенкло, прочитала множество учебников и манускриптов. Ты можешь рассказать о многих вещах и вступить в спор, умело апеллируя фактами, но ни в одной книге не написано о том, что правильно, а что  нет, как вести себя в ситуации подобной твоей. 
Когда волшебница от тебя отворачивается, теряя к тебе всякий интерес из-за твоей несговорчивости, ты не испытываешь облегчения. Да, на тебя больше не смотрят чужие взгляды, но ужасный спектакль продолжается и без твоего участия. Увлеченная своими невеселыми мыслями, не замечаешь, как откуда-то из-за спины появляется знакомая безымянная дама. Услышав свое имя, невольно и едва заметно вздрагиваешь, поворачиваешь в ее сторону голову. Когда она обращается к тебе, в ее голосе скользят смешливые интонации, подкрепленные коротким смешком в конце, словно старушка не слышит тех страшных фраз, что отчетливо звучат в звенящей тишине зала.  С  нескрываемым ужасом в широко распахнутых голубых глазах смотришь на нее, совершенно не понимая ни единого произнесенного слова. Не знаешь, радоваться ли тому, что рядом с тобой в данную минуту находится эта предполагаемая родственница. Ты ведь о ней ничего не слышала, совершенно. Даже имени не можешь припомнить, в то время как она знает о тебе больше, чем ты бы могла предположить. И все же, это лучшая компания, чем тот волшебник, что спрятал свое лицо за маской и пытался вразумить неразумное дитя. Кстати, куда он делся? Пока ты оглядываешься по сторонам, отыскивая взглядом пропажу, в центре зала уже найдена новая жертва. Женский крик полный ужаса больно режет слух, заставляет неприятные мурашки пробежать по спине в преддверии чего-то ужасного. И оно произошло. Показательное сожжение ведьмы на костре, старый, но не забытый урок из прошлого, когда подобных тебе и остальным в этом зале на глазах у всех казнили самым варварским способом. До этого момента ты лишь читала о подобном в книгах и слышала на уроках истории магии, теперь же наглядный пример заставляет зябко ежиться от происходящего на твоих глазах. Страх, владеющий несчастной жертвой, касается и тебя, заставляя в оцепенении смотреть на яркие всполохи огня. Нехорошая мысль о том, что на ее месте могла оказаться и ты, не дает тебе покоя. Не важно, что ты чистокровна, и они бы не посмели так поступить, ведь это претит их убеждениям. Сам факт близости смерти, ее запах, что попадает в легкие вместе с запахом дорого парфюма и гари, лучше всякого дементора стирает из твоей памяти все самые хорошие воспоминания, оставляя голые факты никчемности бытия. Кто ты? Зачем ты здесь? Зачем пытаешься что-то кому-то доказать? Что будет потом?
Та самая волшебница, что назвалась твоей родственницей,  недовольно сделала замечание вслух об отвратительной игре музыкантов, играющих против своей воли. Музыка? Какая музыка? Разве для нее сейчас самое время? Удивленный взгляд перемещается на лицо старушки, но у тебя так и не хватает смелости возразить в ответ или попросить вмешаться, ведь судя по всему, ей и правда было безразлично.

Не зря Иоланда так не любила толпу. Собираясь вместе, каждый из этих людей, при любом удобном случае выпячивающий свою индивидуальность и уникальность, становится частью чего-то монолитного, неуправляемого, и вместе с тем ведомого легче, чем стадо баранов или коров, был бы только умелый пастух с хлесткими розгами. Вот и сейчас, как испуганные животные, волшебники, оказавшиеся вместе с Ланой на периферии, метались кто куда, все же пытаясь свои хаотичные действия прикрыть видимостью непременной важности шагнуть или сдвинуться именно сейчас, в эту секунду, причем лица все как одно надменные, хотя как смешна надменность, перемешанная со страхом в кошмарную кривую маску, которую не скрыть маске маскарадной. Пытались аппарировать, но у них не получалось – выход из залы был запрещен теми, кто решил взять ход праздника в свои руки.
Миссис Флинт оказалась в ловушке этих волшебников, наступающих на ноги и вздрагивающих, походя разливая вино и шампанское на соседей. Ох и обогатятся же фирмы по чистке мантий, когда всё это действо закончится! Иоланда переступала по свободным квадратикам паркета, стараясь никого не задеть, но спереди пятились, а сзади поджимали любопытные, и женщине оставалось только расставить локти, чтобы гости вечера не свозили с её плеч мантию и по возможности не топтали шлейф.
Если бы люди вокруг не так откровенно шептались, перебивая все другие звуки, может быть, Лане удалось бы что-то услышать из того, что говорили в центре зала. Но вниманию волшебницы доставались только несвязные обрывки, смысла в которых было столько же, сколько полезности в плодовой мушке. Вздохнув, миссис Флинт поморщилась под вуалью – сумятица спутала все её планы, и она даже не может пробраться обратно к колоннам, чтобы ускользнуть из этого помещения в другие комнаты – кто знает, вдруг на второй этаж особняка запрет на трансгрессию не наложен. Она могла бы – она надеялась! – все-таки удрать отсюда, потому что накаляющаяся обстановка никоим образом не содействовала её первоначальной задумке. Эти люди вокруг, привлеченные эффектом неожиданности появления гостей в иных масках, скорее всего даже не подумали рвануть из гостиной куда подальше на своих двоих, только топчутся да создают давку, не забывая при этом глотать шампанское – будто они на очередном представлении, только происходит все не на сцене, а в партере и на балконе.
Мужчина впереди (как он тут оказался, минуту назад компанию Иоланде составлял незадачливый джентльмен в голубой мантии, ворот которой женщина неизменно лицезрела около своего носа!) странно дернулся, взмахнул руками, со стороны донеслось ойканье и извинения, ответом которым послужили недовольные высказывания пострадавшего мага и высокомерное хмыканье сопровождавшей его белокурой леди. Миссис Флинт отступила на полшага, давая мужчине пространство для размахивания рукавами и отряхивания одежды от брызг. Не успела она поправить так некстати съезжающую маску (видимо, ленты слишком гладкие), как смутно знакомый голос окликнул её.
Эдмунд Боунс. Ну что за вечер, сплошное разочарование. Компания незнакомого идиота, отдавившего Иоланде ногу, импонировала волшебнице куда больше.
- Благодарю, - чинно отозвалась Лана, стараясь опустить свой тембр голоса на пару тонов ниже. – Я в порядке, сэр.
Рука Эдмунда ненавязчиво легла на локоть миссис Флинт, придерживая её. Иоланда непременно отдернула бы руку, если бы жест Боунса не пришелся кстати – сзади кто-то ощутимо пихнул леди в спину, даже не извинившись.
- Мне очень жаль, но нет, я не встречала мисс Персефону, - вежливо ответила Лана, стерпев толчок и аккуратно высвобождая руку и опуская её вдоль тела. Незаметно женщина большим пальцем левой руки прикоснулась к безымянному и развернула кольцо камнем во внутреннюю сторону ладони. – Здесь её не было, - с нажимом сказала миссис Флинт, надеясь, что Эдмунда устроит такой ответ, и он пойдет искать невесту в другом месте, подальше от Иоланды.
Женский голос, въедливый, настойчивый и донельзя самоуверенный, завладел слухом и вниманием аудитории. У миссис Флинт сложилось впечатление, что неизвестная дама, командующая парадом в центре комнаты, была кем-то вроде соло-скрипки, так плавно и грамотно она перехватила ведущую партию. Волшебница была мастерским оратором – даже Лана, до этого момента упустившая большую часть сказанного, расслышала её слова.
«Она назвала имя Персефоны», - промелькнуло в голове женщины, когда мистер Боунс, взяв её под руку, предложил подобраться поближе. Может быть, он тоже уловил знакомые звуки в речи говорившей, вот его и потянуло в центр, только Иоланде туда было не нужно.
- Мистер Боунс, оставьте, - слабо сопротивлялась миссис Флинт, но Эдмунд довольно крепко ухватил её. – Я не хочу туда, - Лана попробовала высвободиться, но в последнюю секунду её ладонь, готовая выскользнуть из-под руки мужчины, замерла и задержалась на самом сгибе его локтя, путаясь пальцами в складках дорогой мантии.
«Мистер МакДугал», - громко звал женский голос. «Может, выскажетесь?» - настаивала волшебница.
Иоланда на секунду забыла, что происходит. Что её сейчас тащит Эдмунд Боунс прямо туда, где ей светиться ни в коем случае нельзя, несмотря на всю экипировку. Айдан. Айдан где-то здесь, эта женщина в центре зала его видит, она к нему обращается.
Друг молчит. Лана, машинально шагая по пути, расчищенному Боунсом, только успевает увидеть словно выточенное из мрамора лицо и черные кудри, прежде чем он скажет несколько слов, отвернется и шагнет в сторону, уходя от прямой необходимости отвечать на провокационный вопрос. Да этой даме в маске и не принципиально, чтобы на её речи откликался именно Айдан, кажется, её устроит любой голос из толпы чистокровных, но только если он произнесет слова, солидарные с её собственной точкой зрения. Это сквозит в её тоне, это заметно в её подаче, это вырывается из её нутра, когда она направляет палочку – на конкретных особ в толпе и одновременно на всех сразу.
Лана не успела опомниться, как прыткий Эдмунд уже затесался в компанию волшебников, стоящих слишком близко к центру зала. Сейчас отпускай его руку или не отпускай, миссис Флинт всё равно уже находится на виду – в сверкающей серебряными нитями мантии, в иссиня черном платье, шлейф которого тянется за ней на добрую тройку десятков сантиметров. Здесь разговоры четче, собеседники куда явнее, чем те, что толпятся у стен в страхе быть замеченными или же узнанными. Если бы не это заколдованное имя, слыша которое сдержанная Иоланда всегда хоть на долю секунды, но впадает в ступор, она бы, может, и сумела затеряться среди магов и колдуний, не следуя за Эдмундом как за поводырем и не доходя до основного скопления народа.
О чем она думала? Она бы и сама не смогла ответить. Видел ли её Айдан. А если и видел, то узнал ли – ведь она так старалась. Куда он ушел. Зачем этот сноп, зачем этот столб. Чьи это крики. Мерлин, будь ты проклят, Боунс, у тебя локатор встроен на соседство с Джимом?
Флинт всё пьет свой огневиски. Рядом с ним еще один незнакомец (а, может, и знакомый, но под маской не разобрать). Иоланда скользнула по ним отчужденным взглядом, прежде чем отвернуться в ту же сторону, в которую смотрел Эдмунд. Всё же, она до сих пор цеплялась за его локоть, уже по инерции, безотчетно, лишь бы не потерять опору. Внутри женщины неприятно холодело. Наверное , именно это чувство можно было опознать как волнение, неприятное волнение, почти преступное. Бедная девушка, которую водрузили на костер, кричала и извивалась, поедаемая языками пламени. Лане было неприятно видеть это, и она опустила глаза. Под взором колыхался край белой вуали – слишком низко, и атласные ленты ползли вниз, обманчиво лаская краешки ушей. Волшебнице хотелось бы, чтобы визг девушки прекратился. И он затих внезапно и резко, явно повинуясь чьему-то желанию, более осмысленному и прицельному, чем у женщины, ведь она не решилась даже нащупать палочку во внутреннем кармане.
Миссис Флинт прекрасно слышала, что говорил её муж. Поджав губы, Лана сомкнула кулак в складках своего платья, борясь с желанием развернуться и забрать у Джима бокал – так, как она делала не единожды.

Реджинальд обращается к Эдмунду. Вот в этом-то и весь минус пренебрежения сокрытием конфиденциальности – Боунса теперь может узнать кто угодно. И юноша оборачивается на зов, недаром ведь речь снова зашла о его драгоценной невесте, которую он так силился отыскать. И Иоланда, увлекаемая рукой мужчины, переступает, вполоборота становясь к своему мужу, встречи с которым так надеялась избежать, и его собеседнику, незнакомому человеку в маске.
Атласные ленты, мягко скользя, начинают падать. Маска, надежно скрывавшая лицо Ланы, корябает по носу. Вуаль шелестит, мягкими складками обрамляя подбородок. Миссис Флинт обернулась вместе с Эдмундом, готовым ответить на слова Джима. Несколько секунд не дают преимущества, и маска, украшенная перьями и камнями, помимо воли и желания Ланы, падает вниз, и женщина, едва успев поймать её на уровне груди, смотрит на предательские белые завязки, так не вовремя обнажившие её истинное лицо.

К агитационным речам привыкаешь быстро. Это в пятнадцать, в первый раз встретив хорошего оратора, вслушиваешься в каждое слово, удивляясь, насколько эти слова созвучны твоим собственным мыслям. Люциус не помнил, кто был этим самым хорошим оратором, от которого он впервые услышал идеально сформулированные постулаты той идеологии, которая на долгие годы захватила его внимание, скорее всего, кто-то из старших родственников на каком-нибудь семейном обеде высказывал мысли, которые давно витали в воздухе. Потом эти же аргументы и сам Люциус пересказывал в факультетской гостиной, заставляя однокурсников глубокомысленно кивать и соглашаться с каждым словом. Одни и те же аргументы, яркие эпитеты и сочные сравнения многократно повторялись потом и на встречах единомышленников, и на собраниях Организации, повторялись так часто, стали настолько привычными, что сейчас в который раз выслушивая того, кто взял на себя руководство праздником, Малфой был уверен, что точно знает, что тот скажет дальше. Нет, кто бы спорил, все это верно и справедливо, но уже давно известно всем присутствующим.
Мироздание как будто почувствовало, что обстановку было бы неплохо оживить, хотя и проявило это весьма своеобразным способом – неловкой прислугой и потеками красного вина на светлой мантии.   Люциус мысленно выругался. На сохранность одежды ему, в общем, было наплевать. Нервировало другое: начать сейчас предъявлять прислуге претензии – значило опуститься до её уровня, уровня какого-то сквиба, ведь нормальный волшебник не стал бы разносить на приемах напитки. В нормальной ситуации на произошедшее должен был адекватно отреагировать хозяин бала, но Слагхорну было явно не до пролитого на гостей вина, людей в масках он явно считал проблемой посерьезнее. Осознав, что даже ни один домовик не явится, чтобы исправить оплошность наемной прислуги, Люциус тяжело вздохнул и направил на пятно палочку. Получилось не слишком хорошо, пятно не исчезло, хоть и побледнело.
Отвлекся от мантии он как раз тогда, когда несколько официантов, находящихся, по всей видимости, под Империусом, изобразили для почтенной публики сцену средневековой охоты на ведьм. Люциус нахмурился, пытаясь понять, какого дромарога здесь происходит. И согласована ли эта, с позволения сказать, операция, на высшем уровне. Неужели милорд дал согласие на этот бред? Чего таким образом можно добиться, интересно? Едва ли толпы новых добровольцев. Вообще, пожалуй, даже те, кто задумывался о вступлении в ряды или просто о сотрудничестве с Организацией, после этой акции задумаются уже совсем о другом. Да, конечно, с Беллатрикс – а её голос Малфой не смог бы не узнать, слишком часто слышал его, в том числе и из-под маски – сложно было не согласиться. Грязнокровки действительно были проблемой современного магического сообщества. И толерантное к ним отношение было проблемой не меньшей. И все же её следовало решать совсем не таким образом.
И, похоже, то, что происходило на сцене, вызывало не только его неодобрение. Незнакомая пожилая дама, стоявшая рядом с ним, тоже оживилась и её комментарий прозвучал как раз тогда, когда молодая ведьма на костре лишилась голоса.
Костер… Люциус вдруг ясно осознал, что если сожжение будет продолжаться, всех здесь присутствующих ждет не самое приятное в мире зрелище. Не говоря уже о том, что оно будет сопровождаться не самыми приятными в мире ароматами. В воцарившейся тишине он услышал совсем рядом краткий всхлип Нарциссы, и быстро обернувшись, заметил, что супруга нарочито смотрит в другую сторону, пытаясь остановиться взглядом на хотя бы одном знакомом лице и натыкаясь только на маски. Это, пожалуй, стало последней каплей.
- Или сценариста всей этой постановки. Может, я просто не понимаю чего-то в современном искусстве, но этот перфоманс – просто образец mauvais ton. Среди приглашенных, в конце концов, немало дам.
Decisum*.
Малфой направил палочку на веревки, которые удерживали привязанную на костре девушку,  совершенно не заботясь о том, рассечет ли заклинание только их или заденет еще и саму ведьму. Если Беллатрикс и остальные рассчитывали на моральную поддержку, им следовало бы обговорить его роль в постановке заранее. И предоставить рецензию единственного театрального критика, чьим приказам Люциус считал нужным подчиняться.

Отредактировано Lucius Malfoy (2014-11-06 19:11:24)

Один, два, три.
Один, два три.
Один, два, три.
Ведьма напоминает нетерпеливо мечущегося в запертой клетке хищника. Она чеканит шаг, заставляя, изо всех сил принуждая себя сосредоточиться на этом ритме. Это сложно, так сложно, когда хочется начать кричать, кружиться, смеяться, наконец. Но нет, еще рано. Нужен сигнал, условный знак, после которого её безумие прорвется наружу, сметая на своем пути все и вся. А пока желание вызревает, наполняя душу, пробираясь в самые потаенные её уголки. Сдерживаться? Не намерена. Не имеет смысла. Казнь – лишь аперитив, но слова, что были сказаны волшебниками, не имеющими ни малейшего понятия о том, что же именно сегодня произошло, именно слова – основное блюдо. Приоритеты только что были расставлены. И почему-то Беллатрикс не удивлена, услышав эти речи. Лишь усмешка змеится под маской. Подтверждается очевидное.
Никто из этого сборища не сможет назваться равным ей, достойным и по настоящему преданным идеям чистой крови. Ни один. Что бы не делали, как бы не пытались, свой шанс они упустили, растратили с тем же равнодушием, с каким смотрят на сожжение так называемой ведьмы. Выбор их сделан, жребий брошен, и то, что последует дальше – не больше и не меньше, лишь последствия выбранного пути. И на них они не смогут взирать с теми же лицами, что сейчас. Вальпургиевы рыцари принудят стряхнуть оцепенение, заставив понять, что за все, абсолютно за все в этой жизни нужно платить. В конце концов, именно для того они и явили себя высшему свету. Они собственным примером должны будут показать, что каждый чистокровный волшебник должен сражаться, выгрызать из чужих глоток свое право оставаться на вершине. Кому как не им, потомкам древних королей и рыцарей, что ревностно оберегали свои кровь и род, сохраняя от его скверны, доказывать это право?
Невозможно оставаться безразличной. Безразличие – причина того, что грязнокровые выродки начинают проникать в мир, который им не принадлежит, о котором им даже знать не положено. Что это оборванцы могут противопоставить чистокровной аристократии? Что они могут противопоставить ей, старшей дочери благороднейшего и древнейшего? Ей, обладающей кровью чище, чем у Министра Магии, точно знающей, что нет и не может быть для неё непреодолимых препятствий, чей потенциал заметил и развил величайший темный волшебник? Ничего. Никогда им не стать равными, никогда ведьма не признает их частью магического сообщества. Оно закрыто, и таковым должно оставаться. 
− Мистер Боунс не двинется с места, дядюшка, − словно черт из табакерки, Белла появляется за спинами Люциуса и какой-то старой горгульи с тростью. Ведьма и не думает скрываться, но и не дает лишней информации, которая могла бы помочь опознанию, ведь без преувеличения можно было по пальцам перечесть тех, кто здесь не приходится друг другу дядюшкой и племянницей (племянником). – Ты же видел, что они способны лишь говорить, а не действовать, − приближаясь к Розье и замирая по правую руку от него, словно страж, охраняющий «спасенную» девицу. − Хотите казнить музыкантов? – интересуется Беллатрикс. – Или сценаристов этой постановки? Так казните, если сможете. Да помучайте эту мерзавку перед смертью, как подобное отребье того заслуживает. Или предайте свою кровь и сражайтесь за выродков, которые в качестве благодарности вытеснят чистокровных волшебников и разрушат весь магический мир с вековыми устоями.
Она открыто заявляет, что лучше, только лишь по праву своего рождения, стоит на несколько ступеней выше, на той высоте, где многие в мгновение ока ощутили бы нехватку воздуха. Она – дочь величайшего рода, берущего свое начало у самых истоков магии, древнейшей, словно само время и мироздание. Она – недосягаемая, непреклонная, невозможная, бросает вызов, прекрасно осознавая свое положение. Ярость и гнев – её оружие, столь грозное, что вселяет ужас во многих, крестовый поход против ублюдков – её судьба, которой она будет верная до победного конца.
«Бессилие же ваш удел».
− Вряд ли здесь найдутся герои, которые смогут спасти обреченную, − заключает мадам Лестрейндж.
Еще одна очевидная истина…