Метка оживает, а вместе с ней оживает и Беллатрикс, готовая откликнуться на зов Господина. Взмах палочкой – и лицо скрыто за маской. Простая предосторожность, ведьма не знает, не может знать, кто еще будет на собрании. В своих соратниках Темный Лорд ценит это качество, тем не менее, позволяя лишь тем немногим, что принадлежат к Внутреннему кругу, догадываться об именах собственных соратниках. Но только ему одному известно обо всех его слугах.
Белла аппарирует и мгновенно преклоняет колени.
–Милорд, – чуть слышно, стараясь не нарушить зловещей и торжественной тишины, чуть слышно, но достаточно, чтобы различить в единственном произнесенном слове, с которым она обращается, трепет и благоговение. Единственный, перед кем Беллатрикс добровольно склоняется, единственный, кто решил действовать, а не бессильно наблюдать за тем, куда все они катятся, и этим заслужил и её преданность, и восхищение. Она – Воин, она любит рисковать собой и собственной жизнью на поле боя, и она рада, что нашелся наконец тот, под чьи знамена хотелось встать и ради кого умереть.
Женщина легко поднимается, уступая уступает место новоприбывшим, но остается подле Лорда. Рядом с ним её место. А каждому, кто посмеет усомниться в этом, Белла готова уступить, с одним только условием. Наглецу придется перешагнуть через её хладный труп, если он захочет находиться настолько же близко к Темному Лорду, насколько была сама Беллатрикс. Благо, что все собравшиеся понимали, что спорить и связываться с той, что обучалась у самого Темного Лорда – бесполезно и опасно.
Ведьма изучает собравшихся, останавливая на каждой фигуре пристальный и тяжелый взгляд. Всматривается в фигуры в плащах и масках первый раз, второй, третий просто чтобы точно убедиться, что среди тех, кого вызвал Милорд нет ни Рабастана, ни Рудольфуса. Не могут ответить на зов? Провали операцию и попали в немилость? Или уже отправились на собственное задание? Последнее – необычно, ведь муж, деверь и она сама прочти всегда отправлялись исполнять волю милорда вместе, просто потому, что втроем они были максимально эффективны. А, впрочем, не ей задавать Господину вопросы. Это означало бы замешательство, непонимание, или чего хуже – сомнение, а Белла никогда не смела даже подумать о том, чтобы поставить под вопрос правоту Милорда. Пусть некоторые из его решений на первый взгляд выглядели бессмысленно, но слишком многое сейчас – не то, чем кажется. Ведьма была уверена, что величайший волшебник своего времени, прекрасно знающий о сильных и слабых стороны своих последователей, просто не мог не обладать дальновидностью. И смысл в его действиях был, обязан был быть. Не важно, что истинные причины нельзя было обнаружить моментально, неважно, что Беллатрикс, порой, сомневалась, что кому-то, кроме Господина под силу понять весь масштаб проводимой кампании. Все это не существенно. Имеет значение лишь из общая цель. Чистый мир.
Хозяин вскинул руку, и перешептывания сразу же смолкли. Милорд заговорил, давал указания относительно предстоящего задания. Ведьма жадно ловит малейшее изменение интонации, готова реагировать на любой намек на эмоции. Господин подбирается к сути – к артефакту, который им необходимо заполучить. Дудку на хранение передали девице. Что ж, ей же хуже, особенно, если Темному Лорду будет угодно поставить в пару с Беллой кого-то ей под стать. Она не сомневается, господин уже знает, кто это будет, принял решение еще до того, как призвал своих сторонников в это заброшенное поместье. Это Беллатрикс по нраву. Это означает, что они отправятся сразу же. А значит, никакого плана. Возможность действовать интуитивно, без репетиций и без подготовки. Этим ведьма и была страшна – своей импровизацией. И тем, кто отправлялся на задание вместе с ней, приходилось подстраиваться под её действия. Пусть никто не смел произнести этого вслух, но отчасти и поэтому очень многие её соратники считали выполнение задания в компании Беллатрикс Лестрейндж той еще наградой. Ведьма, впрочем, не возражала, скорее наоборот.
Хозяин называет имя. Катберт. Ведьма кривит губы в усмешке. Задание обещало быть каким угодно, но не скучным.
Остальные, повинуясь воле Милорда отправляются восвояси, за надежные стены своих родовых поместий. Вскоре, дав последние инструкции, Темный Лорд отпускает и двоих Пожирателей, которые аппарируют к месту назначения. Обычный паб, коих в пригороде Лондона не один десяток.
Белла осматривается, но в проулке, где они оказались – пусто, тишь да гладь.
– Следи за выходами, –предупреждает она Яксли. Все равно посетители здесь, судя по всему – редкость, так что заметить мальчишку будет довольно просто. –Incendio! – произносит ведьма, не теряя времени, желая поскорее доставить Милорду нужный артефакт. Поджечь нору, в которой затаилась лисица – вот лучший способ вытравить её.

Отредактировано Bellatrix Lestrange (2014-08-31 18:24:32)

Рука горит. В последнее время темная метка жжет все чаще, едва ли не по нескольку раз в неделю. У Темного Лорда много планов, но пока еще не так много людей, способных выполнить его поручения. Все волшебники в его окружении - искуснейшие маги, но если бы их было больше... господство Лорда воцарилось бы гораздо быстрее. Еще далеко не все признают его силу и соглашаются быть на его стороне. Глупо, очень глупо. Катберт Яксли хорошо понимал что такое правильная расстановка сил и приоритетов. Он выбрал сторону Лорда давно и изменять себе не собирался - не в его натуре. Потому всякий раз, как выжженная на руке метка оживает, Катберт Яксли спешит к Лорду без промедления. Оказаться первым на месте очень важно.
В зале, в котором царила безмолвная тишина, собрались Пожиратели смерти - облаченные в темные плащи в пол, скрывая лица за масками, они молча ждали появления Темного Лорда, своего хозяина. Ни привычного гула переговаривающихся, ни шелеста одежды и отодвигаемых стульев, ни хождения по залу - все это присуще самым обычным собраниям в Министерстве магии, но только не собранию Пожирателей. Максимум - тихий, едва различимый шепот. Дисциплина является основной составляющей служения Лорду. Этого правила участиники собрания придерживались неукоснительно.
Как бы собравшиеся ни пытались скрыть свои лица, многие друг друга знали, и узнать могли даже по фигуре, по голосу. Лиц, скрытых за масками, не видно, однако взгляд быстрых глаз Катберта Яксли остановился на нескольких фигурах. Губы сложились в ядовитую ухмылку.
В зал вошел Темный Лорд и тихий шепот превратился в звенящую тишину, нарушаемую лишь шелестом складок мантии Милорда. Лорд был полон идей, он раздавал указания своим приспешникам, формируя группы и отправляя на задания. Обычно такие собрания проходили в полном составе: милорд всегда считал, что все пожиратели обязаны быть в курсе происходящих дел. Реже собрания проходили с глазу на глаз, лишь в том случае, если задание было секретным и личным поручением.
Добравшись до рассказов о необходимости завладеть артефактом, способным ввести человека в безумие, Темный Лорд назвал имена - его и имя Беллатрикс. Катберт расправил плечи и принялся слушать особо внимательно, поглядывая в сторону Лестрейндж. Женщина с таким трепетом смотрела на Милорда, с таким нетерпением ждала, когда же можно будет приступить, что Яксли вспомнил о той особой любви к Лорду, что испытывает Белла. Об этом знали все присутствующие - о безграничной и непоколебимой преданности, самоотверженности, способности к самопожертвованию и безоговорочном подчинении. Пожалуй, похвастаться такими качествами в этом зале не мог никто. Разумеется, Яксли всегда волновало спасение собственной жизни и своя безопасность, эти приоритеты он ставил выше служения Лорду. Катберт не сомневался, что такие же чувства испытывают и другие пожиратели.
Пожиратель беззвучно кивнул Темному Лорду и Беллатрикс, в знак согласия и готовности приступить к заданию немедленно. Собрание было распущено, а значит следовало отправляться на поиски той самой флейты, способной свести с ума любого, кто услышит ее мелодичные звуки.
Пожиратели аппарировали на узкую улочку, в которой теснился маленький захудалый паб. Времени на обсуждение плана и на его составление в принципе не было - нужно было действовать быстро и слажено. Катберт никогда не любил спонтанные операции, в его практике всегда присутствовал план, четкий план, которому следовали неукоснительно. И благодаря этому еще ни одно задание не было провалено, чем и весьма гордился пожиратель. Сейчас же стоило полагаться на волю случая, что девчонка окажется не готова к нападению, что ее уровень магических способностей не поможет отразить атаку. Катберт знал как действует Беллатрикс - стремительно, без плана, без подготовки, без предупреждения, редко озвучивая свои ходы. Это было большой проблемой для Яксли, но выбора не было, приходилось действовать по обстоятельствам.
Мужчина кивнул Лестрейндж, занимая позицию у выхода и украдкой заглядывая в грязные сальные окна паба. Заведение было практически пустым - из посетителей были лишь несколько волшебников, барменша и молодая девушка, фактически еще девчонка. Катберт снова улыбнулся, вытаскивая волшебную палочку и крепко сжимая ее в руках. Да справиться с этим ребенком может любой, здесь большого ума не надо. Белла создаст пламя, которое заставит девчонку выйти, покинуть паб, тут-то ее и поймает Катберт. Все просто.
Беллатрикс в мгновение взмахивает волшебной палочкой и направляет мощный поток пламени в заведение. Не спалила бы она нашу девчонку раньше времени! - подумал Катберт, следя с улицы через затуманенное стекло паба за посетителями, которые повскакивали с мест и кинулись в рассыпную. Несколько полупьяных мужчин выскочили из паба, кашляя и держась за горло. В паб влетает Беллатрикс, откуда мгновенно послышались женские крики, звуки взрывающейся мебели, разбитого стекла. А девчонка все не желала выходить - возможно она спряталась где-нибудь под столом. Еще двое волшебников буквально выползли из помещения, откуда уже валил густой дым. Лестрейндж явно не рассчитала с пожаром, но ведь она надеялась, что девчонка выберется, а не засядет в пабе. У этой дурехи что, инстинкт самосохранения не работает? Кто же станет прятаться, если в помещении бушует страшный пожар?
Яксли ждал и терпение уже было на исходе, как вдруг волшебник услышал за своей спиной характерный для аппартации хлопок. Он резко обернулся, пытаясь разглядеть за плотными клубами дыма, рвущимися из открытой двери, человека, который только что трансгрессировал. Попытки были тщетными, потому мужчина ринулся в ту сторону, откуда услышал звук, вскидывая волшебную палочку, готовясь в любой момент выбросить любое заклинание, которое потребуется.
Перед его глазами мелькнула женская фигура и звуки удаляющихся шагов, переходящих в бег.
"Ага, быть может, птенчик вылетел из клетки? Наверняка это та самая девчонка, - подумал Катберт, - Белле удалось. Еще бы".
Он не знал, видела ли Лестрейндж, что девчонка улизнула из паба, однако Беллатрикс все же удалась ее задумка.
- Стоять! - громко крикнул пожиратель смерти. Расчет был на то, что она обернется, а значит замедлит бег, а значит со всей вероятностью поскользнется на снегу. В сторону девушки посыпалась целая череда заклинаний - яркие вспышки летели одна за другой, заклятия отскакивали от стен, рассыпаясь градом иск под ногами и растапливая снег.

Отредактировано Cuthbert Yaxley (2014-06-10 15:10:40)

Я называю запретное слово, я шагаю в волны великого моря,
И со звоном рвутся оковы былого, и бессонные чайки послушно вторят
Кратковременной муке заведомой смерти, бесконечному крику иного рожденья.
Я иду по волнам в догорающем свете, опасаясь поверить в своё отраженье.
Ночь тёмным дорогим бархатом охватывала улицы Лондона, мягкой кошачьей поступью разнося тьму, укрывая дома. Одри сама не заметила, когда работа в ателье изменило её так, что она первым делом всё начинала сравнивать с тканями, с цветами и фасонами. Хотя сие не удивительно, если вспомнить, что в её жизни мало что значило больше, чем работа, и тут дело не в особом складе характера, не в безумной жажде построить карьеру. Нет, что вы, Дюваль даже подумать о таком не могла, подобные мысли не заглядывали в её светлую от любой меркантильности головку, но вместе с тем, работа - это единственное, что у неё в жизни было. Единственное живое, не считая кошки, единственное, где она была нужна, потому как те немногие знакомые, которые были у девушки, кажется, легко забудут темноволосую француженку, случись ей пропасть. Хотелось, конечно, надеяться, что хотя бы вздохнут пару раз и не на следующий же день имя забудут, но и обманывать себя, пытаясь приписать себе какую-то значимую роль в их жизни было грешно. Грешно было и жалеть себя, грешно было печалиться, грешно было колдовать, смеяться, наслаждаться жизнью - грешно было всё, если вспомнить учения отца Одри. А она их помнила - такое быстро не забывается, даже если уже восемь лет не жила дома, не общалась с теми, кто не стал её семьёй, пусть и произвёл на свет.
Девушка брела по переулкам города, задумавшись о том, что в этой жизни можно изменить, на что хватит её сил, пусть и скромных, но всё же существующих, машинально теребила крестик, оставшийся с ней из сумрачной аскетичной жизни узницы религии. Но крестик не виноват, как и не виноват Бог в том, что всё так вышло. Не стоило просто Одри рождаться, да, не стоило, потому как она до сих пор считала, что отец страдал, когда собирался её сжечь. Хотя страдала только мать, точно такая же безропотная как и она.
Она брела, пока не стало совсем темно. Тогда же она поняла, что совершенно безнадёжно заблудилась, дорогу назад не помнит, а края чужие, незнакомые. Одри остановилась, растерянно осматриваясь и пытаясь вспомнить, как она вообще сюда забрела, но результата это не принесло. Зато впереди заметила вывеску - какой-то бар. Француженка поспешила туда, закутываясь в шаль, надеясь немного обогреться, может быть выпить чашку чая и, что главное, узнать, как ей попасть отсюда домой. Идти быстро не получалось - туфельки скользили по льду, заставляя каждый шаг обдумывать, продвигаться медленно-медленно, но всё же продвигаться. До тепла было ещё далеко, Дюваль чувствовала себя измученной, когда она ощутила жар, непонятно откуда идущий. Впрочем, когда она подняла глаза от дорожки, по которой шла, стало всё понятно. Девушка вздрогнула всем телом, чуть вскрикнув - таверна горела так, как горел когда-то под ней костёр веры. Воспоминания тяжелой пеленой нахлынули, вновь повторяя тот страшный день, повторяя точь-в-точь, воспроизводя запахи и звуки, ощущения и страх. Страх, вечный, вездесущий страх стать пеплом, обратиться в ничто, страх дикой боли пожираемой жадным пламенем плоти. И хотя пожар был относительно далеко, было нестерпимо жарко, жарко от мыслей и чувств, которые не стёрли восемь лет спокойной и печальной жизни, не стерло понимание, что она может теперь не сгореть, что у неё есть волшебная палочка. Но ведь точно так же она вновь забыла, что легко может аппарировать к своей каморке, а не блуждать по незнакомым улицам, не искать ответов у чужих людей. Смешно, правда, но сложно полностью избавиться от привычек, заложенных с самого детства, ставших твоей второй кожей, где бы ты ни был, каким бы ты ни стал.
- Беги отсюда! - Чей-то надрывный шепот, срывающийся с губ вместе с ужасом вывел Одри из ступора. Она с удивлением посмотрела на незнакомку слегка чумазую, но ещё больше ужасающую стеклянными от страха глазами. - Беги, беги, пока не поздно!
Она спотыкаясь побежала куда-то дальше, толкнув напоследок француженку, что-то сунув в руку, что-то тёплое, приятно-гладкое на ощупь, кажется, даже деревянное. Одри сначала подчинилась первобытному страху, а потом уже остановилась, будто бы бабочку пронзили иглой - именно так она отреагировала на дикий, совершенно не напоминающий человеческий, крик, а потом различила фигуру в тёмной мантии, кажется, лицо закрыто маской, но именно она была причиной боли, что испытывала девушка, имени которой Одри не знала, но которая призывала её бежать подальше. Незнакомка снова закричала, а тело её изгибалось в таких фантастических позах, что сомнения не возникало, какая сила заставляла её так страдать - пыточное непростительное заклинание.
Одри инстинктивно дёрнулась, подскользнулась, едва не растянувшись на дороге, судорожно сжала в ладони то, что страдающая девушка успела ей отдать - только теперь француженка приподняла руку, раскрывая ладонь, чтобы увидеть... Дудочку, флейту - называйте, как хотите. Это было удивительно, тем более, что ветер доносил голоса, обрывки фраз и, кажется, речь таки шла о флейте, той самой, что теперь держала Дюваль. Она ужаснулась тому, что увидела, хотела кинуть непрошенный подарок на землю и кинуться прочь, прочь, потому что не могла ничем помочь незнакомке. Но она не могла, она не могла помочь, но уйти, развернуться и уйти зная, что там диким пыткам подвергается человек из-за деревянной дудочки, пусть и такой красивой, не могла. Обменяют ли те... Пожиратели, а ведь это именно они, жизнь той бедняжки на эту вещицу? Хотелось верить, но то, что даже мельком долетало до ушей Дюваль говорило о том, что они скорее убьют ещё и её...
А пальцы гладили покойно лежащий на ладони музыкальный инструмент, словно бы по волшебству, по своему желанию, флейта потянулась вверх, заставляя девушку приподнять её, зачем-то поднести к губам. Это так глупо, так нелепо, так фантастически чудовищно играть на флейте на фоне сгорающего дотла здания, аккомпанируя безумным крикам боли незнакомой девушки.

Девочка приходит в себя после пыточного проклятья, но Беллатрикс нутром чувствует, что её сопротивление не сломлено. Слишком хорошо она знает, как себя ведут те, кто готовы на все, чтобы боль прекратилась, чтобы все поскорее кончилось, и не так важно, кто дарует именно дарует это спасение – смерть или мучитель, пожелавший остановиться. Девке предстоит это узнать. А пока пусть развлечет Пожирательницу. И ведь не разочаровывает, пытаясь подняться, хотя бы отползти в сторону одного из проулков. Ведьма ей не мешает, наоборот, наблюдает с присущим ей любопытством за тем, как девица на не слушающихся её ногах постепенно начинает овладевать своим телом и делает несколько неуверенных шагов, спотыкаясь и словно марионетка падает на грязный снег, когда нити, управляющие куклой обрезают. Виденное сотни раз не уменьшает желания лицезреть это еще и еще. Вот только случившееся после, почти застает Лестрейндж врасплох. Из темноты показывается незваная гостья, которой жертва вручает флейту и снова толкает в спасительный полумрак, резво крикнув напоследок:
− Беги отсюда! Беги, беги, пока не поздно!
− Беги, беги, только под ноги смотри, − глумится Белла, вскидывая волшебную палочку.
«Serpensortia».
Заклинание пущено в проулок, наугад, но змея доберется до пытавшейся сбежать, в этом нет сомнения. Пока можно повременить, и продолжить с этой. И так даже лучше, ведь предвкушение того, зачем явилась Беллатрикс (и речь шла вовсе не о флейте, ведь даже мысли о том, чтобы провалить такое пустяковое задание, она не допускала), притупляет подступающее глухое раздражение, когда допрос прерывается появления другого незваного гостя − Северуса Снейпа. Замена Катберта молодым Пожирателем не устраивала, и ведьма не преминет это показать. При случае, разумеется.
– Crucio! − Девочка извивается, стоны и крики рвутся из глотки, истошные и душераздирающие, заставляя цепенеть и одновременно содрогаться. От торжества. От наслаждения. От восторга. – Где? – рявкнула Белла, вцепившись в волосы упрямо молчавшей мерзавке.
Куда-то же вторая побежала, наверняка чтобы спрятать эту дудку, будь они все неладны! И ей нужно знать куда, под чьим крылом она захочет укрыться.
− Не та девчонка, − констатирует очевидное Снейп.
Разжимает пальцы, грубо отталкивая от себя жертвенного агнца, она оборачивается, жалея, что маска скрывает её тяжелый взгляд, которым она буравит зельевара. Ярость мгновенно растекается по венам, лицо искажает злоба, желание своими руками придушить «напарника» становится почти неконтролируемым, Лестрейндж чувствует, как зарождается этот ураган, готовый прорваться наружу, но вовремя вспоминает, что она на задании, что она обязана выполнить волю Милорду. Осознание того, что Темный Лорд и только он поможет вернуть и более никогда, никому не отдавать всего то, что по праву рождения принадлежат только им, отрезвляет, успокаивает, помогая сосредоточиться. Этот рейд – всего еще один шаг, который приведет к тому миру, каким он должен быть, каким он был веками. Когда все закончится, больше ни один выродок не сможет получить волшебную палочку и осквернить магию одним лишь фактом своего существования. На этом, только лишь на этом нужно сосредоточиться. Да и не вправе Беллатрикс сомневаться в Повелителе, не вправе ставить под вопрос его решения, его приказы, в конце концов. Все остальное не должно иметь значения. Никакого. Не сейчас.
Ведьма кивает, давая понять, что отходить от мерзавки больше не собирается. Мало ли, что ей еще взбредет в голову. Найти вторую, на это Снейп, пожалуй, способен, тем более, что та, судя по всему, решила досрочно устроить панихиду по своей подружке.
Предупреждать полукровку о змее, вызванной её заклинанием, с которой он может столкнуться или проверить, сможет ли корчащееся на полу существо перекрыть своими воплями звуки флейты? Ответ очевиден. Тем более, что контр-заклятье ему известно.
– Не стоит волноваться, дорогуша, как только мне это надоест, все закончится, − мерзко усмехается Лестрейндж. −  Crucio! – чужая агония, страдания, заставляют смеяться, неистовствовать, точно также, как и на поле боя.
Сколько продолжалась, сказать невозможно. Минуты, часы, дни? Время растягивалось, воспринималось совершенно по-другому, и не только жертвой, но и её палачом. В какой-то момент, Белла понимает, что Снейп задерживается, а дудка все играет и играет, замолкать вовсе не собираясь.
− Avada Kedavra! – скорее необходимость, нежели желание прекратить мучения.
Стоило проверить, что там происходит. Скользнувшая тень последовала за похитительницей флейты, повторяя маршрут змеи, которую выпустила. Ведьму преследовали крики, но откуда они доносились? Девчонка, которую она только что пытала? Или бесчисленные жертвы до неё, взывающие из бездны? Неважно. Было одно средство заставить их смолкнуть.
Мгновение спустя, две змеи, одна из которых в обличи женщины, оказываются за спиной в нескольких метрах от девчонки, наблюдая за открывшейся ей сценой. Крики терзали все сильнее.
«Что, ж тем хуже для этой юной любительницы музыки».
Умирать она будет медленно.

Что-то определённо не так, и Северус даже пожалел, что стоит посреди улицы дурак дураком — хотелось опереться обо что-нибудь, удержаться, ощутить стабильность и неизменность окружающего. Потому что веры в то, что всё это настоящее, оставалось всё меньше и меньше с каждой секундой, с каждой нотой.
Потому что сейчас он не здесь, он не может быть здесь, просто не может, не он, не здесь, не сейчас — хоть какое-то из этих трёх «не» должно оказаться правдой, или два, или три. Невозможно, неправильно, невыносимо.
Темно, и поэтому можно видеть всё что угодно, и Северус видел всё, что было ему угодно, и он мог свою жизнь поставить на то, что то, что он видел, было немного далеко от реальности, даже от этой реальности, ощущающейся нереальной. Поэтому Снейп сохранял совершенное спокойствие, когда навстречу ему из-за угла выплыла гигантская рыба пила — было вполне понятно, что нечего тут делать гигантской рыбе-пиле, а значит, он галлюцинирует, а значит, опасаться нечего, собственные галлюцинации не смогут причинить ему никакого вреда, никогда. Тот факт, что он понимал абсурдность и нереальность происходящего вокруг, можно было положить на чашу весов, заготовленную для хороших фактов: критика сохранена, это, вроде бы, неплохой диагностический прогноз.
А вот на противоположную чашу весов можно было смело сгружать всё остальное самосвалами.
Мир рассыпался на осколки, которые нельзя было больше сложить вместе, крошился в твёрдую тёмную пыль, а музыка оставалась, хоть Северус предпочёл бы, чтобы её стёрло тоже, и ничего не существовало, он сам тоже, возможно, не существовал, а эта дьявольская мелодия — вот она, несомненно, была всегда, есть сейчас и будет вечно. Девчонка рухнула на колени, и Северус, на мгновение словно бы вдруг оклемавшись от наваждения, сделал несколько шагов по направлению к ней, поднимая палочку, но уже через несколько секунд его накрыло снова, и на этот раз стало понятно, что то, что было прежде — это ещё цветочки.
По её пальцам стекала кровь — такая тёмная, густая, красивая, органическая... Или не кровь, или не стекала, или это северусова голова решила сделать очередной кульбит. Мимо него проползла змея, шурша по снегу, но Сев даже внимания не обратил — какой скучный глюк после рыбы-пилы-великана. Музыка вгрызалась в его мысли, музыка была вечной, не имела конца и начала, двигалась по кругу, как лошадь на детской карусели, и она выворачивала наизнанку, не физически, но Северус предпочёл бы проблеваться, чем это.
Его мысли накинулись на него самого, кровожадно чавкая.
Когда вселенная соизволила на секунду милостиво предоставить ему возможность соображать, Снейп отстраненно удивился, что у него, оказывается, столько страхов и комплексов и чувства вины и неправильности и беспокойства — и вообще он одна большая психологическая проблема на ножках.
Ненавижу всех.
Хорошо быть Беллатрикс, кстати, где её носит, я тут вот-вот загнусь по причинам совершенно непонятным, а она всё с той девчонкой забавляется или ещё кого нашла?.. так вот, хорошо быть Беллатрикс, она умеет ненавидеть в зависимости от статуса крови. Я ненавижу чистокровок ничуть не меньше.
Все — уроды, мерзавцы, отвратительнейшие ублюдки, не заслуживающие жизни.
Я, справедливости ради стоит заметить, тоже.
Кто-нибудь, прикончите уже суку с флейтой, пожалуйста, я б сам, но не могу, потому что мне сложно даже соображать последовательно, что уж говорить о хорошей аваде кедавре, требующей неслабой концентрации.
Но что-то я ещё, наверное, могу. Или нет, я уже ни в чём не уверен, но попробовать стоит.
- Акцио, чётова дудка.
Почему не пришло в голову сделать это сразу же?

Змея извивается, музыка тоже сводит её с ума, но Беллатрикс не спешит избавляться от пресмыкающегося. Саму ведьму она не тронет, но вполне может еще пригодиться. Крики почему-то постепенно сходили на нет,  и Белла отчетливо услышала, как Снейп призывает дудочку, использую простейшие манящие чары.
«Ну, конечно! Древний могущественный артефакт, сила которого смогла заинтересовать даже Милорда, можно призвать простым Accio».
Подступает глухое раздражение. Все же, никакой ценности полукровки из себя не представляют. Определенного рода вещи, которые для неё, старшей дочери дома Блэк чем-то общеизвестным, им было неведомо. Лишнее доказательство никчемности нечистокровных.
Крики окончательно перестали терзать её, казалось, лишь с тем, чтобы каждый звук доносился до ведьмы как можно более ясно и четко. Дудочка все еще играет, но создается впечатление, будто мелодия играет в нескольких кварталах от места стремительно разворачивающихся событий. Справа слышится хлопок аппарации. Если это очередная замена состава, заавадит без зазрения совести, не важно, какое наказание от Темного Лорда последует за этим неподчинением. Она готова, всегда была и будет готова отвечать за свои действия. Но нет, взору мадам Лестрейндж предстает вовсе не очередной соратник, который должен заменить Снейпа, а к немалому удивлению − её младшая сестра.
− Нарцисса?
Изумление и сорвавшийся с губ очевидный вопрос, сменяется негодованием.
− Отправляйся домой сейчас же! – рыкнула Беллатрикс. – Тебе здесь не место.
− Пожалуйста, Белла, − взмолилась Цисси. – Идем со мной, давай уйдем отсюда.
− Еще чего! – зашипела ведьма. – Хочешь помочь – не мешайся, − бросает она, решительно направляясь к жертве.
«Нужно целиться не в дудку. Нужно целиться в девку. И не заклинаниями вовсе».
Теперь, когда она поняла, что нужно делать, остановить её не могло ничто. Явись на её пути десяток авроров – она стерла бы их с лица земли в одно лишь мгновение ока, лишь за то, что ни посмели встать между ней и тем, что необходимо было получить и немедленно доставить Милорду. Никто не смеет вставать между добычей и хищником, даже Цисса. Не в тот момент, когда глаза пылают безумием и жаждой крови, когда всё и вся перестают иметь значение.
− Нет, прошу тебя, мне нужна твоя помощь, прямо сейчас! – не отставала безупречная, безукоризненная леди, кукольному личику которой совершенно не шло это просительное выражение.
− С ума сошла?! Если я не закончу с этой паршивкой, спрашивать за провал с меня будут Круциатусом. И поверь мне, в том состоянии, в котором я буду после первых десяти минут, я уж точно не смогу тебе ничем помочь. С дороги!
Ярость захлестывает, грозится выплеснуться через край. Что за демон, драклы его раздери, вселился в её сестру, если она является в такой момент? И как она вызнала, где именно можно отыскать мадам Лестрейндж?
− Пожалуйста! Мне больше не к кому пойти! Ты нужна мне! – вцепившись в руку сестры, рыдает Нарцисса.
− Еще я нужна Темному Лорду! − вырывается из горла Беллатрикс. Она грубо хватает хрупкую блондинку за плечи и встряхивает, словно тряпичную куклу. Как бы она не была к ней привязана, как бы не любила, ослушаться прямого приказа она не может, не имеет права, даже мысли такой не допускает. Миссис Малфой, встретившая столь решительный отпор, не решается следовать за Беллой дальше, но и замолкать не желает.
− Давай уйдем, умоляю тебя, − тихий шепот приговоренной, сорвавшийся с бледных губ, не вызывает никаких эмоций, ведьма движется прямиком к шавке.  Неотвратимо. Со слепой уверенностью стрелы, которая видит лишь цель и летит только к цели. Вынимая серебряный кинжал, который не раз был весьма кстати.
− Белла, нет! – надрывно вскрикивает оставленная у противоположной стены Нарцисса. Однако, металл уже испил грязной крови. Беллатрикс разжимает пальцы, прежде крепко сомкнутые на рукоятке. Кинжал, кажется, вынуть из тела будет куда сложнее, учитывая, что ведьма слышала, как серебро скрежетнуло о ребра. Впрочем, что ей за дело? Уж для этого случая, accio точно подойдет. А пока можно взглянуть, как из девчонки по капле вытекает жизнь.

Плачь, плачь, флейта, в моих руках
О тех, кто ушёл в туман, без права вернуться.
Да будет их дорога светла и легка,
Пусть жизнь через тысячу лет им позволит проснуться...
Глуп тот, кто недооценивает музыку. Глуп тот, кто смеется над единственной магией, не требующей сложных заученных форм, не спрашивающей возраст, национальность и чистоту крови. Она властвует над всеми, над всеми и каждым. Музыка может излечить, а может заставить страдать, страдать так, как заставят лишь самые изощренные пытки. Казалось бы, что в этих семи нотах? Разве возможно сотворить из этого и яд, и противоядие? Но эта магия никогда не раскроет своих секретов, она древнее человека.
Одри уже давно не управляет флейтов, давно уже флейта управляет француженкой, насмехаясь и над Пожирателями, и над бедной девушкой. Звуки томные, звуки рваные, будто бы кошки скребут когтями стекло. И каждая нота западает глубоко в душу, каждая будоражит, заставляет содрогнуться и ощутить свою ничтожность перед этим огромным миром. Кажется, что музыка шепчет на ушко: "Эй ты, человек, смертный, скажи, человечишка, разве же можешь ты тягаться со вселенной? Разве ты способен на что-то, кроме как на то, чтобы умереть?" Музыка не ласкает слух, музыка заставляет мечтать оглохнуть, оглохнуть и ослепнуть, лишь бы избавиться от наваждения. А кошмар для каждого свой, кошмары ведь так изощрены.
Одри вскакивает с коленей - перед ней огонь. Она кружится, пытаясь осмотреться, но видит лишь кольцо из огня, она не ощущает даже, что продолжает подчиняться флейте и жертвовать собственное дыхание проклятому артефакту. Она видит лишь сплошную стену огня, она мечется, желая вырваться, но стоит подобраться поближе, стоит найти прогалину, брешь в кольце, как там ярче вспыхивает пламя. Страх, невероятный, почти что животный, который испытывает каждый, кто оказывается заперт стихией, страх толкает её вперёд, заставляет сделать отчаянный шаг в огонь... Чтобы через секунду отпрянуть, дрожа от ужаса, благоговейно склоняя голову и не смея спорить с показавшимся на краю западни человеком. Отец потрясает крупным, с мужскую ладонь, дубовым крестом, грубым и плохо выточенным, но от того внушающим ещё больший трепет, заставляя дочь вернуться на костер. И ей кажется, что она слышит его голос, слышит его срывающийся голос, видит пену гнева у губ - ведьме место в огне, ведьме место в аду. И она покорно возвращается в ад, роняя крупные горькие слёзы. Слезы стекают по щекам, оставляя красные следы на щеках, но не достигая даже подбородка - замерзая.
А флейта продолжает насмехаться, продолжает свою бесовщину, заставляет слушаться, слушаться и жертву, и её палачей. Флейта визжит от восторга, будто бы у неё есть своё мнение, свой разум, звуки так далеки от красоты, но, кажется, они входят под кожу, впиваются иглами в сердце, они не дадут пройти мимо, они не выпустят тех, кто оказался рядом. Флейта издевается, внезапно переходя с одной тональности на другую - разве же Одри заставляет своим дыханием появиться эти звуки? О нет, она бы и рада прекратить, но того не хочет артефакт, разозлившийся на людей. Кто тот гений, что создал музыкальный инструмент?
Одри плачет, пытаясь что-то бормотать, но дыхания не хватает и на слова, и на флейту, музыка забирает всё, оставляя девушке самые крохи. Огонь вокруг полыхает, огонь всё ближе и ближе, Дюваль уже знает, что бесполезно бежать, потому как ведьме место на костре. Зачем бежать? Флейта отнимает волю, порабощает, заставляя поверить лишь в худшее, поднимая из глубины души самые сокровенные мысли и страхи. Убежать, убежать бы отсюда! Бросить дудку и бежать, бежать, пока есть силы, пусть их и сейчас нет. Бежать домой, бежать в ателье, потому что мистера Твилфитта не может коснуться магия эмоций, ведь правда, он ведь защитит?
И флейта даст ответ - рядом с отцом появится высокий джентльмен, одетый по последней моде, как всегда педантично аккуратный, он смотрит на отчаяние Одри, он просто стоит и смотрит... И вместе с этим скучающе-ленивым взглядом умирает надежда на помощь, что кто-то спасет, что кто-то поможет...
Злится флейта, больно бьет по ушам музыка, заставляет смертных преклонить колени перед самой древней магией. Щеки уже все красные, а на них, словно хрусталь, застывшие на морозе слёзы...
Господи, неужели ведьме и правда место на костре?..

Не сдаваться. Никогда, никому, ни при каких обстоятельствах. И она снова борется. Беллатрикс цепляется за последнюю здравую мысль, все еще бившуюся в её рассудке. Здесь и сейчас их только трое, в этом узком полутемном проулке, куда пробиваются лишь несколько лучей бледного и тусклого света, который, казалось, источает умирающая звезда. Их здесь трое, в этой искусственной ночи, обманчивом дне, где все вокруг принимает странные очертания.
Мигающие, нечеткие, расплывающиеся образы, пытаются ослепить, сбить с толку, да только понапрасну всё. Не остановить пущенное уверенной и твердой рукой копьё, что устремляется к своей добыче, с одной лишь единственной целью – пригвоздить к земле, без жалости и без сожаления настигнуть каждого, кто не смог быть достаточно проворен даже для того, чтобы собственную шкуру спасти. Всем им подобным – одна дорога, недостойным, неравным нечего делать в новом мире. Крайности – единственно возможная опора, достаточно надежная для того, чтобы таковой воздвигнуть. Славным фундаментом будут руины отжившего свое, Пожиратели только их за собой и оставляют. И пусть, падая с пьедестала, ложные идолы убивали тех, кто пытался их уничтожить, погребая их под собственной тяжестью, пусть! За свою жизнь она не боится, как опасался бы любой другой, не нужны ей легкие победы, что ничего не стоят, подайте ведьме поле боя, где она будет крушить всех и вся, казнить и карать, не зная ни жалости, ни сна. Обитель Воительницы – битва, и даже сейчас, когда все вокруг не то, чем кажется, Беллатрикс твердо знает, что может доверять граничащим с паранойей инстинктам. Даже сейчас, когда разум затуманен, околдован, терзаем дьявольской музыкой, тело все еще помнит, как реагировать на потенциальную угрозу. Губы шепчут простейшее «Protego», рука безупречно выполняет нужный пас, разоружающее, пущенное Снейпом не достигает своей цели. Он разворачивает и бросает под ноги странной неприметной фигуры, смотреть на которую нет никакого желания, (даже наоборот, только и мечтаешь отвернуться) бомбарду, ведьма, прицелившись ровно туда же добавляет собственную, да ступефай для верности, и музыка, наконец, стихает.
Должно быть, крошево из кирпича и брусчатки выбило дудку из рук или крепко приложило по голове. «Хорошо бы и то, и другое», − думается Беллатрикс. Перед глазами её все мгновенно проясняется, словно покров, закрывающий реальность в мгновение ока был сорван. Теперь она видит раненный Снейпа, меж ребер которого торчит рукоятка её кинжала (хороша дудка, раз такое сотворила), дым от пожарища, устроенного двумя Пожирателями в пабе, и наконец примолкшая дудочка подле распростертого в неестественной позе тела юной особы, еще мгновение назад музицирующей. Едва Белла касается флейты, как ощущает, что инструмент пропитан магией, древней, как само время, могущественной, как стены Хогвартса, возведенными четырьмя величайшими волшебниками, притягательной, как старинные фолианты, что, казалось, могут открыть все тайны мироздания, и зловещей, как темные искусства.
Инстинкты, будто бы всколыхнувшись, снова предостерегают, но опасность теперь исходит вовсе не от Снейпа, опасность она теперь держит в руках, рассматривая пузатые бока и темнеющие провалы дыр, способных на столь многое. «Удивительно». На мощном артефакте не осталось даже крохотной царапины, и, наверное, впервые Белла не знает, хорошо это или плохо. Понимание, что в руках, может статься, флейта, которую нельзя уничтожить, ничего хорошего не сулило. «Хотя она мне и не нравится, но я должна доставить её Милорду». Ведь если кто-то и способен приручить флейту, то безусловно Он.
− Преподнесем её нашему Господину немедленно, − произносит мадам Лестрейндж. – Вместе с девкой. Возможно, ей тоже будет что рассказать.

Отредактировано Bellatrix Lestrange (2014-12-19 07:08:42)

Защити меня, Господи,
Силы мне слабой хоть каплю предай.
Спаси меня, Господи,
Мотылька от огня отведи.
Как сложно отличить огонь реальный от того, что бушует в душе. Флейта не может создать то, чего нету в человеке, она не может придумать за него страх, она может его лишь обнажить. А ещё она может вскрыть и сдерживаемые эмоции, которые человек никогда в здравом уме бы не проявил, как не кричала бы сейчас Одри. А она кричала, кричала, выдувая свои стенания через музыку проклятой дудки, дудка насмехалась, заливалась дьявольскими трелями, сатанинскими ариями. Проклятый инструмент, гадкий инструмент, вытягивающий душу, силы и надежду, обнажающий страхи и прегрешения. Что же можно обнажить у бедной француженки кроме её бесконечного испуга и чувства вины?
Огонь тянул к ней свои жаркие ленты пламени, стараясь обнять и унять беспокойство, спасти. Спасти раз и навсегда решить все проблемы, унять всю боль, облегчить страдания. Нужно сделать только шаг, один шаг, который станет последним, который обернёт её в алую мантию живого факела, который станет очищением веры, который обернётся через какую-то четверть часа горсткой пепла, который развеется по всей земле, который унесут далеко-далеко ветра, открывая ей целый мир, полный чудес и страданий. Но стоит ли делать этот шаг?
Одри отступает, но всё ещё не может отнять от губ дудочку, издеваясь над собой, над своими палачами - она смотрит не отрываясь на отца, смотрит на Твилфитта и... И не верит. Маленькая храбрая девочка не верит, что так может быть, она не верит,  что здесь может быть Уильям. Уильям, который бы не бросился через огонь, чтобы вновь оградить её, как когда-то спасал от холода уберечь и от жара жадного пламени. Она верит. Верит в лучшее. Флейта пронзительно и зло взвизгнула, не соглашаясь с таким ходом мыслей, кнутом ударяя по сознанию, заставляя зажмуриться от дикой боли, разливающейся по всему телу.
А дальше всё потускнело. Её куда-то швырнуло, швырнуло на холодную мерзлую землю, но ей было всё равно - музыка закончилась, пытка прекратилась. Сквозь морок ей чудились чьи-то голоса, но она не могла разобрать ни слова. И даже когда к их спектаклю трёх покалеченных актёров присоединился четвёртый, она не могла его ни поддержать, ни предостеречь, она наблюдала как будто бы со стороны, безучастная ко всему. Безучастная и к тому, что её отсюда куда-то забирали, только чуть позже она застонала, не приходя в себя, но всё же возвращаясь из своих облаков в этот мир. Её потом будут терзать сомнения, потом она будет мучительно вспоминать каждый всполох, каждую черту дорогого ей лица и пытаться понять. Понять, правда или ложь? Что есть правда, а что есть ложь?